Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения. Евгений Деменок

      Мамочка, я очень увлекаюсь теософией – мир так призрачен. Тем более я убеждаюсь в жизни и открытии духа, а раз так, то всё понятно и оправдано, и я опять стал любить жизнь и людей».

      Увы, в призрачном мире выносят бессмысленно жестокие приговоры. Смерть Николая Бурлюка стала не только трагедией для семьи, но и потерей для русской литературы.

      Следы Николая Бурлюка-младшего разыскать пока не удалось. Его мать, Александра Сербинова, вышла во второй раз замуж, и в этом браке у неё родилась дочь Вера. Вера Николаевна Каменская живёт сейчас в Крыму.

      Но вернёмся в Котельву 1890 года. Давиду было восемь, Люде – четыре, Володе – два, а Коля только что родился. До переезда на новое место, в деревню Корочка Курской губернии, оставалось несколько месяцев. Семья Бурлюков жила дружно и счастливо, и ровным счётом ничто не предвещало грядущих бед.

      «Отец маленьких детей сам купал», – вспоминала Людмила Бурлюк. «Было странно видеть в сильных и красивых его руках маленькое беспомощное тельце, при этом отец приговаривал: “Ай, разбойник, уже головёнку держит!”».

      У Кэтрин Дрейер описан ещё один эпизод, связанный с Котельвой. Давид Фёдорович любил брать с собой маленького Давида на охоту. Однажды, увидев лису, он пришпорил лошадей и не заметил, как Давид выпал в снег. После этого, пишет Дрейер, желание Давида ездить с отцом на охоту надолго пропало.

      Вообще отношение Бурлюка к охоте и кровопролитию прекрасно характеризует запись, сделанная им в Праге в 1957 году. Он вспоминает несколько эпизодов из детства, связанных с охотой. Первый эпизод связан с Тамбовом – он, тринадцатилетний мальчишка, научился тогда делать рогатки и целыми днями стрелял глиняными высушенными пульками по воробьям. Из сотен выстрелов один оказался успешным, «и я до сих пор помню, как мне было жаль серенькую крохотную птичку, в её последних конвульсиях, с каплей крови на клюве лежавшую на моей ладони».

      Другой эпизод случился двумя годами ранее:

      «В моей памяти это воспоминание о моих охотничьих переживаниях всегда лежит рядом с другим, когда поздней осенью 1893 года с отцом я пошёл на охоту в уже серые сквозные повидавшие первый снег леса, около Корочки Курской губернии. Отец выстрелил по зайцу. Животное, тяжело раненое, заковыляло, стараясь укрыться в кустах. Я читал в книгах о егерях, прикалывающих раненую дичь. Я выхватил свой перочинный ножик, нагнал зверька и ткнул в него ножом. “Квэ, квэ”, – закричал заяц. Этот звук явственен в моих ушах по сие время.

      Ножик упёрся в пушистую шкурку, закрылся и больно порезал мне пальцы. “А-а!” – закричал я. Подоспевший отец прикончил зайчишку и положил его в ягдташ, но для меня этих двух переживаний было достаточно, чтобы навсегда убить во мне всякое желание быть охотником. Лишать жизни птиц и животных считаю делом праздным и злым. Как будут прекрасны рощи и луга, когда их обитатели станут доверчивыми равноправными друзьями человека, не боящимися угрозы смерти от его рук».