Девственность. Евгений Алехин
поднимаете со дна моей души, либо будет направлена на вас, либо трансформируется в созидательное творчество.
Мне хотелось позвонить кому-то. Я даже набрал своего приятеля, который живет здесь рядом и с которым мы пишем песни. Но тут же сбросил. Что я мог ему сказать? «Привет, Сева. Я хочу разъебать электронную книгу, потому что новая прошивка – это ад. А еще я очень одинок и хочу любви, но не понимаю, как до нее дорасти». – А Сева бы ответил: «Ты старше меня на три года, Женя, и сам знаешь, что хуй я в чем преуспел, только двоих детей сделал от разных женщин, но сам постоянно в агонии от мыслей, что смерть заберет меня раньше, чем я поумнею! Обнял, брат!»
В одежде лег под одеяло, пытаясь плакать, но выходило только злобное рычание. Мне одиноко, блядь, одиноко нахуй, и сам я в этом виноват.
Мне позвонили из «Икеа». Извинились, сказали, что деньги вернут, а с «Деловыми линиями» разберутся. Я не верил своим ушам.
– Спасибо, вы спасли мою жизнь.
Вышел на улицу, прогуляться по деревне. Настал вечер, турнички ждали меня. Подтянулся одиннадцать раз и сказал:
– Спасибо, дорогие шведы. Вы очень обходительны, спасибо-спасибо! Ничего о вас не знаю, только то, что живете вы на Балтийском море и убиваете себя почем зря. Но меня-то спасли. Спасибо.
Ой, это не вы! Не вы убиваете себя! Я спутал Швейцарию и Швецию, ну не идиот ли? Похоже, у меня слабоумие. Похоже, я расист!
Единственный швед, которого я вспомнил, – актер Дольф Лунгрен (чья карьера взлетела после того, как он сыграл Ивана Драго, противника Рокки Бальбоа, Сибирского быка). В принципе, даже если они кончают с собой реже, чем мы, русские, Дольф вполне может быть в зоне риска. Я представил, как он, еще не старик, но уже перезрелый мачо и пьяница, печально и благородно машет мне своей огромной рукой с другой стороны материка: хоть уже и занес ногу со скалы над холодными и неспокойными водами Балтики, но все еще морально помогающий другим людям. Его пытливый взгляд еще секунду направлен в объектив камеры, но вот кадр снят. Дольф отворачивает свое не умеющее улыбаться лицо обратно в бездну; ничего вокруг больше нет, только он – и пустота.
Последний раз я видел Элеонору в Москве десять лет назад. Было пять утра, я ехал на работу в офис, находившийся на дальней «Кунцевской». В вагоне метро почти никого не было. В состоянии полусна заметил, как она вошла в вагон, сонная и нездоровая с виду. Элеонора не стала садиться, просто стояла и смотрела на дверное стекло, туда, где надпись «Не прислоняться» летит через тьму тоннеля, прорезаемую трубками, проводами и черточками. То мне казалось, что это Элеонора, то казалось, что это не она. Стеснялся подойти, засыпал и просыпался, когда объявляли очередную станцию.
Когда понял, что следующая – моя, прошел и встал рядом, теперь точно стало понятно, что это – Элеонора.
– Привет, – сказал я или даже не сказал, а просто подумал.
Протянул руку, ладонью к ней, она ответила. Была поздняя осень, время и без того сонное, я какое-то время соприкасался