За границами легенд. Елена Юрьевна Свительская
или что не так она воспитала меня. Но для меня она всегда будет самой лучшей из всего, что у меня было. И кусочком, осколком семьи моей единственным.
Я покрасивей разложила цветы у неё в руках, вокруг головы, обсыпала тело её и кровать узкую, девичью, цветами и лепестками. Наклонившись, нежно поцеловала в лоб и в щёки. И губу закусив до боли – снова закровила – к сараю вышла.
Курица – одна из наших малочисленных кормилиц, маминых любимиц, мимо пролетела, ударилась о стену дома близ крыльца. Хрустнуло. Свалилась безвольною тушкою. Осип плотоядно улыбнулся.
– Так бывает с самыми строптивыми, – уточнил парень серьёзно.
Я перегнулась через перила. Весь двор в перьях, шесть ещё неподвижных тушек, заколотых вилами. Хренло пакостно улыбнулся, встретившись со мной взглядом.
Тут материнская сестра во двор выскочила, мол, не стоит так озорничать. Заборы ломать, мол, не стоит.
Ушла в дом, дверью хлопнув. Из подпола, скудных остатков с зимы, все кувшины с маслом повытаскивала, подсолнечным, конопляным, льняным. Выплескала повсюду. И вокруг матери особо. Дров разложила горками и зубчиками.
В печке ещё тлели угли. Недолго было разжечь. Недолго было подхватить соломы, метнуть повсюду.
Закат закончился и тихо смеркалось. Тихо белели по траве перья и дохлые курицы. Тихо шушукались люди за забором. Любопытные, лживые, лицемерные морды.
Я вышла из дома, в последний раз вдохнуть запах поздней сирени. Нашей с мамой любимой.
Приметила платье моё праздничное, да обычное, осеннее, шерстяное, что на верёвке за домом висели. Три ленты красные. Рушник новый, мама зимою только этою вышила. Да полотняная сумка. Григорию за заботу об огороде и ней мать вышила, что травами лечил её. Но… он ушёл и не забрал ничего. Даже моей тоски.
Сердце сжалось от горечи. Вот, значит, куда воды она столько выплеснула. Устала сидеть у окна тихонько, меня поджидая и ягод, когда я вернусь из лесу. Постирать вздумала одежду мне. А потом и за новою сходить надумала водой. В раз последний.
Подхватила два платья, рушник, скомкав, их запихав в сумку. Случайно так получилось, что пригодится. Или она чего-то предчувствовала? Или надеялась, что я за Григорием сбегу? Или что он с запозданием вернётся ко мне? Поздно.
– Дым! – первым заметил брат Осипа, девятилетка. – Что-то горит!
Я в последний раз оглянулась на дом, сумку прижимая к груди.
Дым медленно – сначала медленно – вытекал наружу. Потом и огонь показался, из окон пламенем и жаром дом на улицу чуть прохладную дыхнул. От дыма, ветром разнесённого, люди закашлялись.
– Ополоумела! – вздрогнул Славобор.
Дожди короткие прошли, солнце хорошо прогрело старое дерево. Дом быстро обхватил огонь, утопил в жарких своих объятиях.
Люди застыли, смотря на пожар и на меня. Я сумку через плечо перекинула и молча пошла мимо застывших односельчан. Мимо мне ненавистных лиц. И их никогда не увижу больше, и дом мой они никогда не получат.
Зловещая тишина за мной. Даже этот Хренло не вылез