Пост Мортем. Анатолий Алексеев
дверь приоткрыта. Там заветный белый друг, но меня что-то смущает, я не могу туда идти. Не могу оттого, что я вижу. Два плоских круглых холодных фонарика направлены на меня. Еле блестящие огоньки глаз, отражающие лунный свет, еле доносящийся до туалета. Тяжело дышу. Мне страшно. Это не Макс. Делаю шаг вперёд. Слышу утробный, еле слышный рык. Эхо его отдаёт в виски. Пытаюсь дышать тише. Сердце колотится ка бешеное. Не хочу поворачиваться спиной. Не могу идти вперёд. Звук повторяется. Неестественный, получеловеческий. Шипение, хруст костей. Собираюсь с мыслями, срываюсь с места, бегу в комнату, запираю дверь, падаю к ней спиной. Никто не догоняет, никто не скребёт когтями. Давление над глазами заставляет их закрыться. Сегодня я сплю так. Я не хочу, но таблетки действуют, я боюсь и проваливаюсь в сон. Впервые за восемь лет хочу жить.
Глава 4
Просыпаюсь на своей кровати. Подо мной сырая простынь. На мне сырое одеяло. Чёрт побери, воскресенье не радует. Макс смотрит на меня и недоумевает. Мне же не пять лет. Блядь! Что это было? Пора заканчивать с таблетками. Подъём, оценка ситуации, куча постельного белья, стиральная машина. Макс ведёт ухом, смеётся, наверное, надо мной. Да куда уж там? Я сам смеюсь. Впервые без тебя я смеюсь. Я освобождаюсь, и эта свобода рвётся из меня такими причудливыми формами.
У завтрака есть вкус. У кофе есть запах, а у меня есть верный друг. Он чудной, ест за двоих. За себя и за Рекса. А я, смыв позор, берусь за кисть. Я открыл эту комнату будто первый раз. Как и подобает для угловых комнат с двумя окнами, она залита светом. Роняю на пол чёрную краску. Роняю на пол красную краску. Как кот, который доминирует над кружкой, расчёской или конфетой, оставленными, волей случая, на столе. Я бросаю в стену свою печаль – твой портрет. Глаза у меня получались всегда особенно неестественно. Я рисую поляну, солнце, деревья вдалеке. Кисть ведёт меня сама. Я не успокоюсь, пока не завершу.
Небо сегодня особенно глубокое. Больше, чем голубое. Глядя в окно, навожу цвет. Хочу запечатлеть этот день. Хотя бы так, хотя бы небом.
– Вроде, получается, не правда ли? – спрашиваю я у пса.
В ответ лишь поднятые брови.
– Молчание – знак согласия, дружище! – я воодушевлён, я живу.
Я вижу это небо, по нему вниз скатываются лучи солнца, заливающие цветущее поле. И ты убегаешь в даль, в сторону темнеющей чащи леса. В своей широкополой голубой шляпе. Будто начало двадцатого века. Будто, впереди лишь счастье. Но нет. Его не будет. Может, спустя несколько десятилетий, когда я восстановлю наш мир. Но вряд ли.
Я тут подумал, что ты всегда для меня являлась чем-то ускользающим. Как солнечный зайчик, который ты легко можешь догнать, но поймать – никогда.
Перед тем, как это произошло, мы сильно поссорились. Я был таким идиотом. Как я мог такое допустить? Один известный британский комик как-то сказал, что ссориться с женой – это то же самое, что зайти в гараж и поцарапать собственную машину.
В тот вечер ты улыбнулась нашему общему другу. Я всё понял неправильно