Беглец. Александр Косенков
теперь вконец запутается. Сколь у нас мужиков за это время сгинуло – не сосчитать. Не выдерживали таких переживаний.
Андрей Павлович как в калитку первый раз постучался, меня ровно толкнул кто. Смотрю на него, слова сказать не могу. Вижу только, что из нас, из Журавлевых. Безо всяких даже сомнений.
– Что-то подсказало, что ваш?
– Сердце и подсказало. Потом уж, как пригляделась – и повадка вся, как есть, и глаз чистый, и родинка, как у Прасковьи Ивановны, матушки моей, на правом виске. Такой еще молодой, а виски сединой подернуло. Спрашиваю: – Неужто жизнь такая, Андрюша, неудобная была? Все ж у вас в городах вроде полегче маленько? – Нет, – говорит, – тетя Аня, жизнь везде замечательная. Только её любить и понимать научиться надо. У меня, говорит, пока не очень это дело получается.
Снова панорама камеры по горнице. Но теперь за столом тесно и чинно сидят приглашенные гости. Из мужиков только Сергей Иванович Кузнечкин и председатель местного АОО – крупный сорокалетний мужчина с печальным и как бы навсегда задумчивым лицом. Остальные – женщины. Председатель встал, поднял стакан с вином и, печально глядя в камеру, сказал:
– Для меня, когда Андрей Павлович приехал, звонок прозвучал. Оттуда… – и он свободной рукой показал куда-то вверх. – Объясняю, если кто не понимает. Все последние годы отсюда сплошь уезжали, а сюда – никто. Ни единого, можно сказать, человека. И хотя Андрей Павлович не задержался особо, но интерес к нашей жизни в нем ощущался, прямо скажем, громадный. Я бы даже сказал – коренной интерес. Об чем это говорит? Говорит, что перспектива все-таки обозначается, если такие люди к нам поворачиваться начинают, корешки свои, как давеча Сергей Иванович выступил, отыскивать начинают. Телевидение вот прибыло, тоже интересуется. Поэтому я, что сказать хочу? Была, видимо, мысль у кого-то изничтожить нас окончательно. Только поняли, видать, что если нас не будет, то и Россия вся на ногах не устоит. Потому что на одной ноге стоять исключительно неудобно. Предлагаю поднять стаканы за нас за всех.
Все молча подняли стаканы, не чокаясь, выпили, и тетка Настасья полным голосом завела песню:
Я не знаю, не знаю, что сталось со мной –
Я тоскую по дальнему дому,
Чуть закрою глаза – вижу снег под луной,
Санный след по безмолвью степному.
Песню подхватило еще несколько женщин:
Вынет душу до дна полевая луна,
Встанет дальняя молодость наша!
Серебристой росою с краями полна,
Чуть качается звездная чаша.
Подхватили все:
Я не знаю, не знаю, что выпадет мне –
Скоро ль песня расстанется с телом,
Только свет золотой, свет в родимом окне
Встанет в сердце и там, за пределом.
Остался лишь одинокий девичий голос. Пела Татьяна:
Я не знаю, не знаю, что сталось со мной,
Я тоскую по миру, по дому.
Кто во мне разбудил этот снег под луной,
Этот путь по раздолью