Звёзды в луче фонарика. Любовь Безбах
ловко собрало драгоценную пыль из воздуха специальным пылесосом, а уж потом заставило меня промыть глаза водой.
Дело было сделано. Сначала я ничего не ощущал, да и вообще забыл об этом происшествии. Только на Земле началось жжение в глазах, которое не прекращалось ни на минуту. Глаза воспалились, и мне пришлось обратиться к окулисту. Спустя несколько дней врач сообразил, что дело неладно. Жжение времени стало невыносимым, я потерял аппетит, зато приобрел бессонницу. Еще и температура поднялась. Окулист на приёме заявил, что отныне мною займется ученый с мировым именем, профессор, доктор медицинских наук, который специализируется на внеземных болезнях и эпидемиях. Тогда я задался вопросом: врачу я и словом не обмолвился об астероидной пыли, так почему же он отправил меня к этому профессору? Мне стало, мягко говоря, не по себе.
Так я познакомился с профессором Качиным. Он мне совершенно не понравился: среднего роста, тощий, с впалой грудью, он мерзко хихикал и бойко выставлял вперед крашеную треугольную бородку.
Тщедушный профессор оказался на редкость трудоспособным. Он велел мне переселиться в лабораторию при институте, которая занимала отдельное шестиэтажное здание. Боль настолько доняла меня, что я не стал отпираться, было просто не до того. Качин взялся за меня в полную силу, день и ночь не отходил от пробирок и микроскопов, и я сатанел от его рассеянного хихиканья. Он выписал образец той самой астероидной пыли. Потом я узнал, что Иван Сергеевич применил чуть ли не все свои связи, чтобы заполучить злополучную пыль, причем в рекордные сроки, да еще и немало денег заплатил из своих сбережений. Занятия со студентами он временно отменил.
Однако спасти глаза не удалось. Они гноились, в глазницах невыносимо жгло, я мучился немыслимой головной болью. Потом я стал слепнуть. Качин наложил повязку, которую менял несколько раз в сутки. Он собственноручно брал пробы, промывал мне глаза. Он никого ко мне не подпускал и все делал сам. Уж и не знаю, спал он в тот период или нет.
Сам я не спал. Для меня наступило время кошмара. Я жил своей болью и не знал, вернется ли ко мне зрение. Боль изо дня в день только усиливалась. Температура не спадала. А потом мне стало все равно, ослепну я или нет. Было только одно желание: отделаться от боли.
Зрение вернулось. Боль прошла. Во время перевязок я начал различать свет, а через пару дней и очертания предметов. Зрение постепенно улучшалось. Я уже довольно ясно различал озабоченное лицо Ивана Сергеевича.
– Я вижу, – сообщал я ему во время перевязок и счастливо улыбался. Но профессор с бараньим упорством перебинтовывал мои глаза снова и снова. Мне это не нравилось, но к моей недовольной брани Качин даже не прислушивался.
Потом случилось событие, окончательно переломившее мою жизнь на две части. Иван Сергеевич сообщил со скорбью в голосе, что у него забирают любимого пациента, то есть меня.
– Куда? Кто забирает? – удивился я.
– Твоя контора забирает, –