Прекрасные и обреченные. По эту сторону рая. Фрэнсис Скотт Фицджеральд
сделал жест, будто хотел обнять, но девушка отодвинулась в сторону.
– Я так не хочу, – повторила она.
– Простите, – сказал он с некоторым раздражением, – не знал, что вы столь чувствительны и способны улавливать такие тонкие различия.
Она ничего не ответила.
– И вы не поцелуете меня, Глория?
– Не хочу.
Энтони казалось, что она остается неподвижной уже долгие часы.
– Неожиданная перемена, не правда ли? – Раздражение в его голосе нарастало.
– Неужели? – Казалось, Глория потеряла к нему всякий интерес и смотрела как на незнакомого человека.
– Пожалуй, я пойду.
Ответа не последовало. Он поднялся с места и бросил на девушку сердитый взгляд, в котором сквозила неуверенность, и снова сел.
– Ах, Глория, Глория, неужели вы меня не поцелуете?
– Нет, – откликнулась она, едва шевеля губами.
Он снова вскочил на ноги, теперь уже не так решительно, теряя уверенность.
– Тогда я ухожу.
В ответ молчание.
– Что ж, я пошел.
Он осознавал безнадежную банальность своих слов. Сама атмосфера в комнате действовала на него угнетающе. Энтони хотел, чтобы Глория заговорила, набросилась на него с бранью и упреками, закричала, все, что угодно, только не заполняющее пространство ледяное молчание. Он проклинал себя, называя никчемным дураком, и самым сильным желанием было обидеть Глорию, увидеть, как она вздрогнет от боли. Чувствуя собственную беспомощность, он непроизвольно допустил очередную ошибку.
– Если вы устали со мной целоваться, я лучше уйду.
Энтони увидел, как скривились губы девушки, и остатки достоинства его покинули. Наконец Глория заговорила:
– По-моему, вы уже несколько раз произнесли эту фразу.
Энтони огляделся по сторонам и, увидев на стуле пальто и шляпу, стал неуклюже натягивать их на себя, испытывая невыносимые мучения. Бросив напоследок взгляд на диван, он понял, что Глория даже не повернула головы и вообще не пошевелилась. Пробормотав дрожащим голосом «Прощайте!» и тут же об этом пожалев, он стремительно выбежал из комнаты, совершенно не заботясь о достоинстве.
Некоторое время Глория сидела тихо, по-прежнему скривив губы. Она смотрела прямо перед собой, и во взгляде сквозило высокомерное отчуждение. Потом ее глаза чуть затуманились, и она прошептала два слова, обращаясь к обреченному на смерть огню в камине:
– Прощай, осел!
Человеку нанесли тяжелейший в жизни удар. Он наконец понял, чего хочет, но тут же навеки утратил возможность обрести желаемое. До дома Энтони добрался в жалком состоянии, рухнул в кресло, не сняв пальто, и просидел так больше часа, а его мысли в отчаянии блуждали по лабиринтам, выстроенным в процессе бесполезного и мучительного самоанализа. Глория прогнала его прочь! Этот факт давил вечным бременем безысходности! Вместо того чтобы схватить девушку в объятия и, удерживая силой, подчинить своей страсти, вместо того чтобы сокрушить