Под небом Эстреллы. Антар и Малица. Начало пути. Ирина Валерьевна Дынина
ещё и на его улице праздник, час придёт.
На отца своего кровного и родовитого смотрел издали и гордился – умел был вой и ловок, за собой отряд водил немалый, битвами закалённый.
Сынов имел родных, законных, да только Юарту с того, что?
Мало ли что в жизни людской случается – беда какая, мор, война иль увечье? Были сыны – и нету, а он, Юарт, вот, тут, как тут, словно и был всегда.
Отец же его не родной, купец, богаче иных родовитых будет, владетелей голозадых.
Мечталось Юарту, что признает его отец настоящий, к себе в терем возьмет, по праву руку посадит, а отец его нынешний, Алтау, копыта откинув, оставит Юарту все богатства свои.
Тогда-то он, Юарт и заживёт, не тужа. Иных – в бараний рог согнёт, прочих, вообще, не заметив, стопчет.
И первого – братца своего, Антара, да мать его, Маладу.
И деду с бабкой укорот даст – нечего его, Юарта, шпырять да поучать, как несмышлёныша. Чай у него своя голова на плечах имеется.
Придется им кусок хлеба свой отрабатывать. Ан, нет, так прочь со двора сгонит. Он, Юарт, дармоедов терпеть не станет!
У Алтау, тем временем, думы и вовсе пошли, черней чёрного – виноватился купец, маялся, про жену свою Маладу думаючи.
Вина за ним имелась великая, ведал про то лишь дядько Силаст, Сибаха мудрая, дед Сивуч, да еще кое-кто из народа нездешнего.
Молод, в своё время, был Алтау, горяч, при деньгах немалых, жены своей наречённой не познал ещё, да отцовской воле, с дури, противился.
От того, пил, да гулял, да к вдовам шастал, к девкам весёлым наведывался, пока батюшка невесту наречённую, с дальних краёв высватанную, до их дома в Понорию вёз путём нескорым.
И надо же было такому случиться, что заночевал молодой купеческий сын ночью тёмной у реки тихой.
А, всяк знает, что нельзя молодым парням и девицам ночами тёмными, безлунными в одиночестве шастать. Не дремлет сила нечистая, рада поводу любому доброго человека со свету белого сжить.
Алтау, в отсутствие отца строгого, совсем распоясался. С матерью разругавшись, оберег ею данный, жрецом освящённый, в сердцах, с шеи крепкой сорвал, да на пол кинул.
Мол – сам я с усам, и ум собственный имею!
Сибаха расстроилась, знамо дело, но к сыну, всё равно соглядатая приставила, чтоб следил, да ей скоро докладывал.
Дядько Силаст, в те времена, мужичек и вовсе не старый, уж замаялся за сыном купеческим бегом бегать, да и уснул маленько до утра, тут же, у речки, в сотне шагов от хозяина молодого, а поутру, уж стало поздно руками махать, да сопли жевать.
Глянулся парень, молодой да пригожий, русалке коварной, рыбо-деве черноволосой, хвостатой, таинственной, да нравом суровой.
Суеверные понорцы деву ту лишь издали видели, когда она хвостом своим чешуйчатым по воде била, непогоду накликая.
Песни русала пела дивные, жертву завлекая, и такая сила в голосе её была, что, прельстившись на зов таинственный, да, на тело белое, пышное, уходили парни на реку, дабы не возвратиться никогда.
Иных же, особо угодивших ей, русала милостиво домой отпускала,