Послезавтра летом. Ксения Смирнова
в тазике по лестнице спускался: «Тазик в тазике». С тобой никто не вякнет, постесняются. Пошли, а? Для меня вечер встречи – свет в окне, отдушина в жизни моей бесприютной, – распалялся Серёга, – я что, часто о чем-то прошу, Коля?
– А сидр из церковных яблочек?
– Так-то – дегустация! Если я его не попробую – кто качество продукта оценит? Ты ж не притрагиваешься! – Тазов с досадой ткнул ложкой в миску с вареньем, – тоже из церковных?
– Из них, из них, родимых, кушай, не стесняйся.
Тазов вскочил с табуретки, едва не опрокинув кружку:
– Да иди ты, Коля, со своими гробами! – он демонстративно шагнул в сторону входной двери и вдруг замер, прищурившись – вот не хотел тебе говорить, а скажу! Скажу, раз ты такой друг! Я тебя тогда, в школе, на собственном горбу тащил, не задумывался, что сам чуть тёплый. Ты, Коленька, может и жив остался только благодаря тому, что у тебя такой верный друг был. Герой. А ты… – Сергей дёрнул молнию куртки, скривившись, миновал разноцветье мастерской и затопал по аллее из крестов. – Кроме сидра ничего и не просил у тебя!
Коля медленно поднялся из-за стола:
– Разве не Олежа Мизгирёв тащил? – он догнал Серёгу почти на выходе, – говорили, что Олежа.
Мужчины стояли друг напротив друга в потёмках коридора. Арктические Колины глаза заблестели. Тазов радовался сумеркам, можно было не прятать бегающий от случайно шлепнутого вранья взгляд. Он поспешно открыл дверь и спрыгнул с крыльца. Дверь захлопнулась. Потревоженные кресты с грохотом завалили выход.
Коля вернулся на кухню и перевернул телефон. На мерцающем экране светилось сообщение: «Абонент «Машенька. Моя» звонил 6 раз». Коля нажал на кнопку вызова. Длинные гудки соединяли его с единственным номером, записанным в телефонной книге.
– Алё, Коленька! Здравствуй, родной. Наконец-то. Я с самого утра телефон обрываю, а ты все «абонент-не-абонент». Коленька, я всё решила!
– Я в тебе и не сомневался никогда. Ты у меня умница, – Коля улыбался по-отечески, на автомате теребил край шапки, которую снимал только в храме – Машенька вязала.
– Коленька, я приеду на юбилей выпуска. Я подумала: ну, сколько можно бояться призраков прошлого? Может, их и нет давно, а я столько лет потеряла, друзей не видела, тебя, – женский голос в трубке захлёбывался от волнения и восторга, сбивался, будто спеша высказать мысль, чтобы не потерять. Или не передумать, – а, может, ребята считают, что мне всё равно? Что я забыла? А я ведь не забыла ничего: ни школу, ни друзей, ни выпускной. Коленька, ты один все про меня знаешь, только ты и поддерживал меня все эти годы, несмотря на то что я натворила. Ты ведь им расскажешь, ты поможешь мне? Поможешь, как всегда?
– Но, Машенька, – Коля дождался секундной паузы в монологе собеседницы, – подумай…
– Нет-нет, не отговаривай меня больше, не береги, я всё решила. Нет сил прятаться от этих людей. Родных. Хочу всем в глаза посмотреть, и обнять, и попросить прощения. И жить дальше с лёгким сердцем, собой опять стать, а не проекцией, – Маша шумно вдохнула. – Я приеду, Коленька. Ты рад?
– Да,