Растяпа. Три напрасных года. Анатолий Агарков
и мужик-верзила прячет руку. Я ещё не знаю, что моё лицо перепачкано сажей, и по щекам бегут слёзы. Тут, наверное, любой опешит.
Прыгаю с подножки вагона и попадаю в объятия отца. Потом мама, потом зять, потом…. Потом…. Сестра не хочет целовать:
– Какой ты грязный!
Вытирает своим платочком моё лицо.
Пошли в ресторан, выпили, разговорились.
– Чего не пишешь-то? – это я отцу.
– А ты?
Действительно. Послал телеграмму и ждал писем. Как пацан. Нет, как капризный ребёнок. Привык, чтоб родители за мной носились – ах, сыночка, ах, сыночек, не холодно ль тебе, не сыро? Блин, стыдно.
Сестра рассказала:
– Мы и забыли про папкины именины. Приходим, а он лежит в синей рубахе, которую ты прислал. Вот, говорит, сын на службе помнит, а вы….
Спустился в туалет. Смотрю – знакомый затылок. Подхожу.
– Закрыть и прекратить!
Он чуть было не закрыл, не прекратив. Колька! Здорово, сват!
На нём моя рубашка. Вещи я в общаге оставил, ребятам – носите, если подойдут. Значит, искал меня. Зачем?
– Пойдём в ресторан – у нас столик накрыт.
Поднимаемся.
– Ты как тогда отбился?
– Да, блин, думал, кранты – засунут пику под ребро. Но повезло. Выскочил на улицу – навстречу свадьба. Васька Прокоп младшего брата женит. Я в толпу вписался, они следом. Меня угостили, их уложили: Прокопы – парни крутые. А ты чего в армию смотался?
– В армию я бы не пошёл. А тут вакансия подвернулась в пограничном флоте – как не воспользоваться.
– Ну-ну….
Потом, уже прощаясь на перроне, как бы между прочим, спросил:
– С Надюхой что?
Он плечами дёрнул – не знаю, мол, и не интересуюсь. Понятно.
Девчонка Славика Тюрина вдруг запричитала, закричала в голос, прощаясь. Плакала, конечно. А мне её истерика – как удар под дых. Смотрю, отец заморгал часто-часто. Мама тянет платочек к носу. Как же – сынуля на китайскую границу едет.
Колька обнял несчастную:
– Что ж ты так убиваешься? Я-то здесь, с тобой остаюсь.
Она доверчиво склонила голову на его грудь – Колька всегда девушкам нравился.
Тюрин высунулся из окошка:
– Это что за дела? Люда! Людка! …
Но состав загрохотал, набирая скорость, и перрон, и все, кто на нём был, остались позади.
На несколько минут тормознулись в Златоусте. Закатный час – солнце скрылось за горами, с них на город ползут сумерки. Перрон пуст и тих. И в этой тишине отчётливо и напряжённо, нарастая, зазвенели девичьи каблучки. А вы, наверное, и не знали, как это может за душу щипать – перестук женских каблучков. Как будто в сердце стучатся – ближе, ближе….
Чистяков стоит у вагона, широко расставив ноги, выпятив богатырскую грудь. Вихрем что-то под окном промелькнуло, и вслед за глухим ударом тел оборвался стук каблуков – далеко не дюймовочка повисла на чистяковской шее. Меня б таким ураганом смело к чёртовой матери.
Грех смотреть на