Луна и шестипенсовик. Уильям Сомерсет Моэм
сил: нечто мощное и неодолимое, что подчинило его своей власти, как бы против его собственной воли. Я ничего не понимал: казалось, что он действительно одержим демоном, который может его вдруг закружить и завертеть. И все же вид у него был довольно заурядный. Я смотрел на него с любопытством, но это нисколько его не смущало. Какой странной фигурой он должен был казаться здесь всем в своем потертом пиджаке и нечищеной кепке; его брюки висли мешками, руки не отличались чистотой; лицо с рыжей щетиной на небритом подбородке, с маленькими глубоко сидящими глазами и большим носом было грубо и неуклюже. У него был большой рот, толстые чувственные губы. Да, трудно было определить по внешнему виду, что это за человек.
– Итак, вы не вернётесь к жене? – сказал я наконец.
– Никогда.
– Она готова забыть все, что случилось, и начать жизнь снова. Она никогда не сделает вам ни единого упрека.
– Может отправляться хоть в ад.
– Вас не трогает, что люди будут считать вас первосортным негодяем? Что ваша жена и дети должны будут выпрашивать себе на хлеб?
– Нисколько.
Я помолчал, чтобы придать больше силы моей следующей фразе. Я сказал, насколько мог сдержанно:
– Вы самый неисправимый бездельник и эгоист.
– Теперь, когда вы облегчили свое сердце, пойдемте обедать.
Глава XIII
Конечно, приличнее было бы отклонить его предложение. Может быть, я должен был выразить ему свое негодование, которое я действительно чувствовал, и полковник Мак-Эндрью, наверное, одобрил бы меня, если бы я мужественно отказался сидеть за одним столом с таким человеком. Но страх не выдержать до конца твердой линии всегда мешал мне брать на себя роль нравственного судьи, а в данном случае уверенность, что все мои высокие чувства не окажут на Стриклэнда никакого влияния, делала отказ особенно затруднительным. Только поэт или святой могут лить воду на асфальтовую мостовую, доверчиво предвкушая, что здесь расцветут лилии и вознаградят их за их труды.
Я заплатил за абсент, и мы отправились в дешёвый ресторан, переполненный и веселый, где с удовольствием пообедали. У меня был аппетит молодости, у него – окаменелой совести. После обеда мы пошли в таверну выпить кофе и ликеру.
Я высказал ему все, что должен был сказать по делу, из-за которого приехал в Париж. И хотя я чувствовал, что поступаю до некоторой степени изменнически по отношению к миссис Стриклэнд, отказываясь продолжать переговоры, я не мог больше бороться с его равнодушием. Нужен женский темперамент, чтобы повторять одно и то же по три раза с неослабным усердием. Я утешал себя, что полезно узнать подробнее о настроении Стриклэнда. Кроме того, я был очень заинтересован им. Но заставить говорить Стриклэнда была нелегкая задача. Он, по-видимому, с трудом находил выражения, как будто слова не были тем посредником, через которого раскрывалась его мысль. Приходилось догадываться о его душевных движениях по избитым фразам, простонародным словечкам и незаконченным жестам. Однако, хотя он не сказал ничего значительного, в его личности было нечто, не позволявшее ему