Падение Хаджибея. Утро Одессы (сборник). Юрий Трусов
молодой, с розоватыми рубцами на скулах, несколько приотстал и развернул своего коня во фланг Хурделице. «Хочет сбоку рубануть», – подумал Кондрат и решил не принимать неравного сабельного боя. Он перебросил свой клинок из правой руки в левую, высоко занес его, как бы для удара, в то же время пригнулся к гриве иноходца, вытянул из кобуры пистолет и выстрелил в голову толстогубого татарина. Тот замертво упал под копыта лошади.
Казак хотел было угостить пулей из другого пистолета молодого ордынца, но татарин на полном скаку спрыгнул с коня, подбежал к упавшему и склонился над ним. Остальные татары с криком также бросились к ордынцу.
Кондрат понял, что убил татарского военачальника, и, пользуясь замешательством врагов, поскакал к зарослям вслед за Маринкой.
Острые камышовые стебли больно хлестали по лицам казака и девушки, мчавшихся вдоль берега заводи. Только убедившись, что ордынцы их не преследуют, Кондрат и Маринка остановили взмыленных лошадей.
В тревоге провели они здесь несколько часов, пока не наступила ночная тьма, и только далеко за полночь кружным путем вернулись в слободу.
Тревожная весть
Крепко спал в эту ночь Кондрат, утомленный дневными тревогами. Под самое утро он проснулся от грохота. В узкое окно поноры уже просачивались тусклые лучи рассвета. Полутемная горница была наполнена стуком. С трудом разлепив веки, он увидел, что дубовая дверь, запертая на щеколду, дрожит от дюжих ударов.
– Эгей, кто там? – спросил он.
– Пугу, пугу, казак с лугу! – по-запорожски ответил знакомый мужской голос. И прибавил не то сердито, не то весело: – Я уже руки отбил, ударяя в дверь, – никак тебя, чертяку, не добудишься.
Натянув шаровары и сапоги, Кондрат отомкнул щеколду. В дверь просунулось длинное веснушчатое лицо Яшки Рудого.
– Я гостя привел. Татарин молодой тебя по слободе с рассвета шукает. Все спрашивает Кондратку. Вот я и привел его к тебе.
– Спасибо. А где ж он? – спросил Хурделица, увидев, что за спиной Яшки никого нет.
– Я его манил сюда, да он, видать, пужливый… С коня сойти и то боится, как бы его, мол, ненароком не заневолили. Ты сам выйди. Он у плетня дожидается, – пояснил Яшка.
Кондрат накинул на широкие голые плечи жупан, опоясался саблей и вышел вместе с Яшкой из поноры.
Трава во дворе была еще мокрой от росы и клубилась паром под лучами встающего солнца. За плетнем, в зелени кустов, чернела фигура всадника. Хурделица только глянул на его тонкобровое лицо – сразу признал в нем того ордынца, что вместе с толстогубым татарином пытался вчера преградить ему дорогу в камыши заводи. «Да ты не зря здесь», – подумал казак с тревогой и невольно положил руку на эфес сабли. Но первые слова гостя развеяли его настороженность.
– Салям, Кондратка! Салям, кунак! Не узнаешь? – сказал ордынец по-татарски.
В памяти казака сразу встали картины встреч с пастушонком у татарского становища и Лебяжьей заводи.
– Озен-башлы,