Зверь, именуемый Кот. Нани Кроноцкая
слышала бы это моя благовоспитанная мама, ох, что она бы сказала. А мне отчего-то вдруг стало сейчас все равно. Я не хотела прощаться.
Он снова промолчал, лишь зачем-то прижав меня крепче. Настолько, что сквозь все слои плотной ткани я услышала звук его сердца, гудящего, как набат.
Сквозь стену хлынувшего все же дождя полыхнули глаза электрички, приближавшейся неотвратимо, безжалостно. Я осторожно освободилась из крепкого круга таких нужных мне рук, медленно разворачиваясь. Очень хотелось увидеть его еще раз. В самый-самый последний. Пристальный потемневший взгляд, складка непрошенная между бровей, сразу сделавшая это улыбчивое лицо очень жестким.
Секунду мы молча смотрели друг другу в глаза. А потом… мужская рука у меня на щеке, пальцы, поднявшие дрогнувший подбородок, прикосновение губ, жестких, сухих, раскаленных. Дыхание на лице. Этого быть просто не может.
Поцелуй наш был похож на удар близкой молнии. Разряд, вспышка, боль, грохот рушащегося сознания, подкашивающиеся колени.
Кот поймал меня, нежно целуя в висок, рядом раздался звук открывающихся дверей вагона электрички. Бежать!
Только бежать. Я вырвалась из ладоней его, прошептала: “Прости” и рванула туда, где меня не догонят. В окна видела, как Кот развернулся и быстро пошел к автостоянке у станции.
Вот и все.
Я плохо помню дорогу домой. В поезде почти никого не было, а в этом вагоне сидела вообще только я. Ошарашенная, всю дорогу судорожно трогавшая свои губы, как будто не веря в их существование. Так и ехала, глупейшим образом улыбаясь и пялясь зачем-то в окно на стоявший за стеклами лес.
Раз за разом я возвращалась туда: на автобусную остановку, в объятия Марка, на улицы Питера с их горячим асфальтом и серыми вертикалями улиц. И на камень, где Кот меня обнимал. Поцелуй на платформе и вовсе казался мне сладким сном.
На пиликнувшее сообщение в телефоне смотрела с искренним недоумением.
“Как доедешь домой, обязательно мне напиши пару строк. Да, беглянка, я очень волнуюсь”.
Зачем ему это?
Мой логичный, казалось, вопрос перечеркнут был одним только словом: “Волнуюсь”. Просто потому, что это снова мой Кот. Тот самый, который, следя за моим возвращением поздно ночью с работы, писал каждый раз мне простое: “Волнуюсь”. Он вернулся опять, в сторону отодвинув невероятного Марка.
Погладила пальцами светлый экран, улыбнулась его аватарке.
“Постараюсь не заблудиться в своих трех соснах”. Подождала ответ. Не дождалась. Значит, это была просто вежливость. Дала мысленно себе подзатыльник: Кот на трассе сейчас, за рулем, ему не до болтанок со мной, непутевой.
А мне еще нужно будет теперь как-нибудь пережить эти дни. Позвонить, что ли, Муле, напроситься к ним в гости, сбежав из больницы? Пусть прячут меня, партизанку, раз уж Абрамыч на койку по-дружески уложил.
Дождь шел следом за поездом, и когда электричка причалила к конечной станции, гроза накрыла нас мокрым крылом. Стена воды, настоящий поток. И как назло, ни единой машины такси. Хорошо еще белые ночи, на улицах