Синяя соляная тропа. Джоанн Харрис
и прибыл издалека, из южного племени, людей темнокожих и темноглазых, – ответила Флора. – Я выйду за него и рожу ему сына, такого же красивого и с отметинами, и в церкви буду сидеть впереди жен обычных моряков.
Отец сердито нахмурился.
– Что плохого в моряках? Как моя дочь может презирать ремесло, которое кормит ее?
Шелки, не вспомнивший ничего из своей прежней жизни по рассказам Флоры, обратился к ее отцу:
– Какая у вас профессия, сэр?
Тот гордо окинул взглядом свои охотничьи трофеи и сувениры из далеких плаваний.
– Я китобой с доброго судна «Кракен» и недавно вернулся домой после трех месяцев у западных островов. Весной мы охотимся на горбатого кита, моржа и серого тюленя и привозим домой масло, тюленьи шкуры, китовые усы, бивни моржей. Если хочешь жениться на моей дочери, ты должен найти свое ремесло, чтобы зарабатывать на жизнь как честный мужчина и обеспечивать свою семью.
У шелки к горлу подкатила тошнота от одной мысли об охоте, неважно, на кого – тюленей, китов, дельфинов, морских свиней или моржей, но он совсем ничего о себе не помнил и не понимал, почему испытывает отвращение к доброму судну «Кракен» и откуда эта тянущая боль в сердце. Поэтому он промолчал, изобразил улыбку и покосился на рыжую девушку, отчаянно желая вспомнить о том, что когда-то ее любил.
– Разумеется, – поддакнула Флора своему отцу, – но для начала мы поженимся: мой сын должен родиться в браке и получить от семьи все, что ему причитается.
В церкви огласили предстоящую свадьбу и назначили дату церемонии. Флора Маккрэканн дала шелки имя Койгрих, «чужестранец», и фамилию Макгилл, «сын незнакомца», которые считала очень красивыми. И в холодные осенние вечера неустанно вышивала свое новое имя, Флора Макгилл, на разных тканях цветными нитками.
Шелки пытался быть признателен китобою и его жене. Учился их традициям и даже ел блюда из тюленей и китов, хоть они и вызывали у него ужас и тошноту. Пытался спать на кровати, как это принято в Народе, пусть это и давалось ему тяжело и на полу он засыпал намного быстрее, но, так или иначе, снились ему одни кошмары. Юноша силился побороть отвращение к охотничьим трофеям, украшавшим стены дома, и шкурам, из которых были сделаны воротники их одежды. Сложнее всего ему было привыкнуть к холоду, щипавшему кожу днем и ночью. Сколько бы слоев одежды он ни надевал на себя, как бы близко ни садился к очагу, его не отпускало ощущение, будто ему не хватает еще одного слоя кожи, будто он обнажен и уязвим.
– Раньше мне тоже все время было холодно, – сказал ему как-то китобой, – но океан излечил меня от этого недуга, как и от многих других. Теперь я обращаю на холод не больше внимания, чем на брызги, которыми обдают меня волны, и он больше не страшен мне, как и морская болезнь, которая постигает всех моряков в их первую неделю на борту.
Он достал пыльную бутылку рома, налил им обоим по щедрой порции и рассмеялся, когда шелки стал плеваться от крепкого алкоголя.
– За тебя, Койгрих Макгилл! Клянусь, что сделаю из тебя