Наказ цыганки. Ольга Сергеева
он не знает?
Джафранка покачала головой.
– Ну, ничего, милая, – Ида быстро вернулась в свое обычное невозмутимое состояние. – Ребёночка мы вырастим, в таборе всем места хватит! Рамир тебе отдельную кибитку даст, будешь как барыня разъезжать.
И она сама засмеялась над своей же шуткой:
– Вот уж точно, барыня!
Джафранка улыбнулась, но ничего не сказала. Она задумчиво слушала болтовню Иды и думала о маме. Как ей не хватало её все эти годы. Сколько важных решений ей пришлось принять самой, не спрашивая ни у кого совета. Сколько раз она сомневалась, правильно ли поступает, но всегда шла туда, куда её звало сердце. Вот только сейчас сердце молчало. Она носила под ним дочку, Джафранка это знала. Она знала даже день, когда девочка должна была родиться – 2 января. Молодая цыганка лишь надеялась, что после этого сердце ей подскажет, что надо делать. Сердце или мама.
Фёдор, как и обещал, выстроил новый дом для семьи Степана. Оправившись от продолжительной простуды, он нанял лучших плотников, и к Троице Серафима с ребятишками перебралась в новую избу. Во время болезни Фёдора она не отходила от его постели и слышала, как в первую ночь в бреду он повторял: «Джафранка… Джафранка». Проницательное женское сердце быстро смекнуло, в чëм заключалась причина ночного шастанья барина по лесу.
«Эх, горемычный, – думала добрая женщина, – обвела тебя вокруг пальца шальная девка! Ну, да ничего, мы тебя, неприкаянного, поставим на ноги!»
С тех пор жизнь в Сосновке потекла своим чередом. Прошло лето и наступила осень. Фёдор не охотился и не наведывался больше в охотничий домик. Он и сам не знал, почему. То ли воспоминания ещё были слишком свежи, а может, потому, что Джафранка запретила стрелять зайцев. Сила этой девушки всё ещё была рядом с ним. Любви не было, страсть пропала, а сила осталась. Как будто его дом и вся его жизнь были чем-то отмечены, а чем – Фёдор и сам не понимал.
Прошли осень и зима. В одно ранее утро в конце апреля, когда солнце ещё только поднималось над горизонтом, усадьбу разбудил истошный крик вышедшей на крыльцо Прасковьи, заставив замолчать испуганных петухов:
– Да что же это делается-то, батюшка барин Фёдор Аркадьевиииииич! – причитала Прасковья. – Ой, помогите, святые угодникиииии!
На крик выскочил Семён в одном исподнем.
– Ты что орешь как оглашëнная?! Барин ещё почивать изволят!
Прасковья, белая как полотно, с вращающимися глазами, указала на ступеньки крыльца. Семён взглянул вниз и стал креститься.
Табор ехал по заснеженной дороге, лошади с трудом тащили тяжëлые кибитки, в которых цыганки кутали своих малышей, а цыгане курили трубки, чтобы согреться. В своей кибитке на толстых одеялах лежала Джафранка, укутав большой живот старым тулупом мужа Иды. Был вечер первого дня января, цыгане отметили Новый год на ярмарке в одной из деревень и продолжали свой путь.
– Ида, – попросила Джафранка, – не могла бы ты сказать Рамиру, чтобы он зашёл