.
пока моя семья гнила в земле. Эта сучка приняла мои цветы, улыбаясь и показывая ямочки на щеках, но улыбка быстро стерлась с ее лица, когда девочка укололась шипами, и я увидел капли крови на ее ладони. Она прикусила пухлые губы и нахмурила свое кукольное красивое лицо, тогда как мне от ее боли стало приятно, и я захотел большего, намного большего.
В тот вечер Коршунова сорвала овации. Ей все аплодировали, тогда как я мечтал увидеть ее бездыханное тело в петле. Я хотел ее смерти. Немедленной и мучительной, но понимал, что для нее будет иная судьба. Хуже, чем смерть. Она станет моей вещью, моей собственностью, игрушкой. До последнего вздоха.
Коршунова вышла одна после выступления. Никакой охраны даже близко не было, и я удивился, что Сергей не позаботился об этом. Он ведь знал, что его ребенка будут искать даже после его смерти, но ничего не сделал для его защиты.
Девочка стояла у дороги, то и дело кутаясь в пальто. Шел снег, и она ловила его пухлыми губами, улыбаясь сама себе. Она могла бы показаться мне забавной, если бы я так неистово не хотел снести ей голову за все, что сделала ее семья мне.
Поймать девчонку оказалось не сложнее, чем мотылька. Один захват и укол в шею. Все. Даже силу применять не пришлось. Она не только выглядела слабой, но и была такой. Мелкая и хрупкая. Длинные коричневые локоны создавали ощущение, что я смотрю на ожившую куклу, однако я прекрасно понимал, что скрывается за этой внешностью. Дочь от зла. В ней течет его кровь. Она и сама была злом. Необъятным, истеричным и диким, которое я должен был уничтожить за своих родных.
***
Я работаю чисто. Даже свидетелей нет, и уже через несколько часов привожу ее в свой город. Коршунова еще в отключке, поэтому вообще без труда спускаю ее в подвал. Легкая, почти невесомая, точно кукла, она спокойно дышит, тогда как я едва перевариваю ее присутствие рядом.
Я готовился к ее приему, забив окна досками и бросив на пол мат. Она для меня хуже собаки, просто сука, которая должна была стать моей. У нее глаза отца, и я уже ее ненавижу. Каждой фиброй, каждой своей клеткой ее не переношу.
Девочка просыпается довольно быстро, однако от препарата ее сильно водит. Ее реакция в первую ночь заторможенная, но даже тогда она успевает реветь и качать права, которых, конечно, у нее уже нет. Она смотрит на меня медовыми глазами убийцы, а я сдерживаюсь, чтобы не прибить ее раньше времени.
Особенно мне нравится, когда эта сучка корм замечает. Неженка – так бы я ее назвал. Ее пухлые губы приоткрываются от изумления, а из груди вырывается возмущенный протест. Девчонка явно росла в тепличных условиях, что было заметно просто за версту, но это меня не волнует. Напротив, так ломать ее мне будет даже приятнее, поскольку ее передергивает даже от моих слов, словно на нее никто даже голос ни разу не повышал, и мне плевать, что она там хочет. Она будет жрать этот корм, а если нет, то ничего не будет. Иного дочь Коршунова не заслуживает.
Неженка оказывается еще меньше, чем мне показалось на сцене. Восемнадцать лет, и ни дня больше. Легкая, как