Подземные. Жив. Джек Керуак
ненавидел меня, отторгал меня, недооценивал меня, срал на меня, с самого начала в 1943 году и дальше – ибо глядите, идя вниз по улице я какой-то громила а потом когда они узнают что я вовсе не громила а некий сумасшедший святой им это не нравится и более того они боятся что я вдруг все равно превращусь в громилу и вломлю им и что-нибудь сокрушу и я все равно чуть ли так и не делал а в отрочестве и подавно, как однажды я ошивался по Северному Пляжу со стэнфордской баскетбольной командой, в особенности с рыжим Редом Келли чья жена (недаром?) умерла в Редвуд-Сити в 1946-м, а за нами вся команда с боков братья Гаре́тта, он пихнул скрипача педика в парадное а я впихнул другого, он своего замочил, я на своего вызверился, мне было 18, я был совсем щегол свеженький как маргаритка к тому же – теперь, видя это свое прошлое в оскале и в зверстве и в ужасе и в биенье моей лобной гордости они не хотели иметь со мной ничего общего, и я поэтому конечно тоже знал что у Марду настоящее подлинное недоверие и нелюбовь ко мне и я сидел там «пытаясь (не чтоб получилось ВООБЩЕ) а получить ее» – нехиппово, нагло, улыбаясь, фальшиво истерично «принужденно» давя улыбу они это называют – я жаркий – они прохладные – на мне к тому же была весьма ядовитая совсем неподобающая у них на Пляже рубашка, купленная на Бродвее в Нью-Йорке когда я думал что буду рассекать вниз по трапу в Кобэ, дурацкая расписная гавайская распашонка с Кросби-стрит, которую по-мужски и тщеславно после первоначальных честных унижений своего обычного я (в самом деле) выкурив пару косяков я чувствовал себя принужденным расстегнуть на лишнюю пуговицу и тем показать свою загорелую волосатую грудь – что должно было ей быть отвратительно – в любом случае она и глазом не повела, и говорила мало и тихо – и сосредоточилась на Жюльене который сидел на корточках спиною к ней – а она слушала и мурлыкала смеясь в общем разговоре – в основном разговором заправляли О’Хара и громогласный Белуа и этот интеллигентный авантюрист Роб а я, слишком молчаливый, слушал, врубался, но в чайном тщеславии то и дело вставлял «совершенные» (как я думал) реплики которые были «слишком уж совершенны» но для Адама Мурэда знавшего меня – все время ясное свидетельство моего почтения и слушания и уважения фактически ко всей компании, а для них этот новый тип вставлявший свои реплики только чтобы показать собственную хиповость – все ужасно, неискупимо. – Хотя в самом начале, перед затяжками, которые передавались по кругу по-индейски, на меня явно снизошло что я могу сблизиться с Марду увлечься ею и заполучить ее в эту самую первую ночь, то есть сняться с нею одной хотя бы только на кофе но с затяжками заставлявшими меня молиться истово и в серьезнейшей потаенности дабы вернулось мое дозатяжечное «здравомыслие» я стал до крайности несамоуверенным, начал слишком лебезить, положительно уверенный что не нравлюсь ей, ненавидя себя за это – вспоминая теперь первую ночь когда я встретил свою любовь Ники Питерз в 1948-м на хате у Адама Мурэда в (тогда еще) Филлморе, я стоял