Ворованное имя. Евгения Суходаева
способность подыскивать хороших учителей. Они находили ко мне подход, выбирали то, от чего у меня горели глаза, и углублялись в эту тему, а что меня интересовало мало, проходили вскользь. Это то, что современная школа никогда не будет способна дать – возможность идти за интересом. Ну да мы здесь и не говорим о пробелах образования, я всего лишь наконец раздобыла бумагу и перо и хотела рассказать вам свою историю. Сумбурно, сбивчато, как есть, я тороплюсь.
Моя страна и мой король простирали своё влияние на многие мили вокруг. Говоря «многие», я именно это и имею в виду. О нас знали все, до сих пор знают, но теперь уже в ином качестве. Раньше мы были молодым и перспективным государством с великолепными экономистами у власти. Всё шло просто отлично, торговля процветала, капитал увеличивался, столица богатела. Да и внутри страны средства не растрачивались по чём зря. Электрические фонари во всех городах! Королевский тракт от столицы до самой отдалённой границы государства! Школы для нищих, к коим и я теперь себя отношу. Крытые рынки в каждом, даже захудалом городишке, с низким процентом аренды! Всё шло отлично до тех пор, пока наши экономисты не решили инвестировать в войну.
История двинулась не по плану, и союзники союзников наших оппонентов посчитали нас врагами. Тогда мы хлебнули горя. Мои родители, торгующие морем, оказались вне закона. И я вместе с ними. Завидная дочь на выданье, хоть меня это пока и не интересовало, превратилась в бродяжку.
Помню то последнее утро, когда я была Леди. Стояла расчудесная весна. Цветы персикового дерева стучались прямо в окно моей комнаты, а служанка торопилась затянуть платье. Мне это казалось таким странным. И когда я грациозно спускалась со второго этажа, касаясь рукой отполированного дерева перил, покрытых дорогим лаком, думала, зачем вообще люди нервничают, ведь всё в жизни поправимо. Всё, кроме смерти. Я тогда не знала, что жизнь не делится на чёрное и белое. Даже отдалённо не догадывалась, насколько труднодостижимы некоторые вещи.
Разбой стал приближаться к нашему городу, а жили мы, разумеется на границе с морем, недалеко от порта, иначе как ещё отцу было контролировать корабли, эти величественные фрегаты, заполненные добром с разных берегов. В то последнее утро маменька срочно собрала толковых слуг, самые важные вещи, лучших коней и неприметную карету. Но карета сама по себе оказалась приметным транспортом на королевском тракте. Лучше бы нам было прикинуться бедняками. И то не знаю, смогли бы мы спрятаться в глубине государства или нас всё равно бы обокрали и обесчестили.
В общем, когда на карету напали, отец погиб первым. Маменька сунула мне в корсет мешочек монет и сказала, чтобы я бежала со всех ног, скрыла свою фамилию, но никогда не забывала, кто я есть. Мне не хотелось уходить. Не хотелось её оставлять. Но разбойников было много, один из них выгреб меня наружу, оттащил с дороги в кусты, и быстро оказался сверху, он начал зачем-то задирать мои юбки, а я была настолько шокирована происходящим, что не могла пошевелиться. В момент, когда мои бёдра почувствовали холод опустившихся сумерек, я выхватила кинжал, выпавший из его уже развязанных штанов, и воткнула разбойнику в горло.
Сначала я бежала, мне казалось, что за мной гонятся, потом брела, разбитая, грязная, уставшая по лесу. И вскоре я поняла, что спрятанные монеты не спасут ни от голодной смерти, ни от сгущающегося холода. Спала я в ту ночь под раскидистыми ёлочьими лапами. Иголки больно кололись, и я замучалась себя жалеть.
В конце концов, слёз больше не осталось. Я сжала зубы и включила мозги. Только они могли спасти мне жизнь. Сняла кринолин, оборвала шелка, получилось отвратительно, но лучше так, чем скрываться в хоть и испачканном, но шикарном платье стоимостью с чью-нибудь годовую зарплату. Добрела до деревни, и так обрадовалась, что чуть не завизжала, как последняя простушка. Вспомнила, что именно так и должна себя теперь вести, но всё равно не завизжала. Стоял уверенный день, значит мужчины должны работать, а в доме, скорее всего, только дети, старики и женщины, оттого я смело постучала в первый дом. Долго никто не подавал звука, и я уже подумала, что там никого нет, но дым из печки говорил об обратном. Я постучала снова, и к моему сожалению, дверь открыл крепкий мужчина с глазами, полными ярости.
– Чего надо? – взревел он.
Я потеряла дар речи от такой безосновательной злости.
– Чего припёрлась спрашиваю? – в его руках появился топор.
В этот момент я обернулась и дала дёру. А в спину мне раздался хохот. До сих пор помню те животные звуки. Сейчас-то я понимаю, что он наверняка не пришиб бы меня топором, так, припугнуть решил, чтобы говорила быстрее, но в тот момент я испугалась, спряталась в роще и сидела там, наверное, час, прислушиваясь к каждому шороху. Наивная девочка.
Успокоившись, набравшись смелости, проистекающей из голода и перспективы снова спать на холодной земле, я опять пошла в деревню, но теперь обошла её с другой стороны. И снова постучала в первый дом. Дверь открыла старуха. «Какая удача!» – подумала я. Как же я ошибалась. Её еда была настолько мерзкой, что я не смогла проглотить второй кусок, хотя не ела ничего, кроме знакомых ягод, целых два дня. Я поблагодарила её и собралась уйти. Но старуха встала перед дверью, скрючила пальцы