Полукровки. Стивен Грэм Джонс

      После того как бабушка умерла в родах, одна вражеская стая выкопала ее – как послание ему. Это касалось территории.

      Дед вернул им это послание на штыке лопаты, а затем разобрался с ними при помощи этой самой лопаты.

      Так он вернул себе свою территорию, обычно говорил он, заканчивая эту историю. Его территория – насколько доставал его взгляд, сколько он мог защитить. Порой он утверждал, что весь Арканзас его, с тех самых пор, как его занесло сюда войной.

      Но я был не дурак. Я не ходил в школу в тот месяц, но я продолжал учиться. Либби наконец рассказала мне, что тот шрам на руке Деда был, скорее всего, от сигареты, которую он однажды уронил. Или от старой оспины. Или от капли шлака, прожегшей его рукав до кожи.

      Мне приходилось выстраивать эту историю на тех же фактах, но с разными акцентами.

      Бабушка умерла и была похоронена, это я знал.

      Вероятно, случилось следующее – нет, что должно было случиться, худшее, что могло случиться, – городские собаки забрались на кладбище в ночь после погребения, пока земля была еще мягкой. И тогда Дед пошел за этой стаей с винтовкой или на грузовике, пусть это заняло целый месяц, а затем прикопал их своей лопатой.

      Я предпочитал вервольфовскую версию.

      В ней Дед еще молодой вервольф в расцвете сил. Но еще он скорбящий муж, молодой перепуганный отец. И вот он выскакивает из двери дома, в котором залегла другая стая. И его руки по плечи в красной дымящейся крови отмщения.

      Если Либби выросла под такую сказку, если он рассказывал ей ее прежде, чем она достаточно повзрослела, чтобы видеть истину сквозь факты, то она запомнила бы его лишь как героя. Высокого, жестокого, окровавленного, с вздымающейся грудью, с глазами, ищущими, кого бы еще порвать.

      Через десять лет она, конечно, запала на Рыжего.

      Все имеет смысл, если смотреть достаточно долго.

      Только вот Даррен появился в доме через два или три часа. Он был обнажен, тяжело дышал, был весь в поту, с дикими глазами, с ободранным плечом и набившимися в волосы листьями и веточками.

      На его плече был черный мусорный мешок.

      – Всегда бери черный мешок, – сказал он мне, входя и бросая мешок на стол.

      – Потому, что белое видно в ночи, – ответил я ему, как в те три раза, когда он уже приходил домой нагим и грязным.

      Он взъерошил мне волосы и прошел в дом за штанами.

      Я приоткрыл мешок, заглянул внутрь.

      Там были мелкие деньги и земляничный кулер.