Мой друг – домовой. Гектор Шульц
и гордый, то иди и зарабатывай деньги на свои напитки и сигареты сам, – возмутился я. Домовой почесал свой зад и, встав, молча удалился. При этом стараясь ставить одну стопу на линии с другой, как благородные аристократы, дабы заметнее была легкость походки. Ничего из этого не вышло. Запутавшись, Нафаня грохнулся в коридоре и, вскочив, быстро помчался в туалет под аккомпанемент моего ехидного смеха.
Этим утром пахло пакостями, которые не заставили себя ждать. Зайдя в помещение, я увидел самозваного аристократа, спавшего на холодильнике. У домового был открыт рот, из которого свисал длинный язык, и текли слюни. Я демонстративно прошел мимо, сдерживаясь, чтобы не дернуть за язык, и поставил на огонь чайник. Затем, закурив сигарету, приоткрыл форточку и задумался о своем. Задумчивость испортил очень громкий чих и ворчливая брань. Нафаня проснулся. Я включил радио и под звуки вальса наблюдал, как кряхтит потомственный аристократ, пытаясь слезть с холодильника. Спокойно слезть не удалось и Нафаня растянулся на полу:
– Андреюшко, это не смешно. По этикету упавшему домовому нужно подать руку и порадовать хлебом-солью. И яишенкой.
Страсть домового к яичнице давно известна. Однако Нафаня, умеющий готовить сотни различных блюд, почему-то больше всего любил мою яичницу.
– По этикету упавшему домовому нужно вызвать экзорциста, дабы провести обряд изгнания мелкого пакостника из дома, а затем угостить парой тумаков на дорожку, – ехидно вставил я.
– Фу на тебя! Холоп, – Нафаня высунул длинный язык и угрожающе забубнил. Впрочем, на меня это не действовало. Привык уже.
Демонстративно хмыкнув, я стал жарить яичницу, краем глаза смотря за императором в замусоленной майке. Тот алчно уставился на сковороду, плюющуюся горячим маслом, от восторга забыв спрятать язык. Сдерживая желание дернуть его за язык, я поперчил и посолил яичницу. Выложив на тарелку, налил себе горячий чай и, усевшись за стол, начал трапезничать.
Нафаня не в силах это вытерпеть, залез на табуретку напротив и стал гипнотизировать меня жалобным взглядом иногда вздыхая, как бурлак, тащащий здоровенный нефтяной танкер. Я, смотря в глаза домовому, аккуратно прибрал остатки яичницы кусочком хлеба и с наслаждением все доел.
Тяжкий вой разнесся на кухне. Мохнатый предводитель дворянства безобразно бился в припадке на полу, обиженно гнусавя:
– О горе мне. У, бисов барин! Все сожрал, все слизал, Нафанюшку обделил, корки черствой пожалел! – он принялся кататься по полу и лягать табуретку ногами.
– Может, просто извинишься? – предложил я, спокойно попивая кофе и наблюдая за истерикой.
– Не мне поклоняться безродному холопу, – провыл Нафаня, утирая слезы грязной майкой. – Высеку тебя, Андреюшко за такое! Ей-богу, высеку. Яишенку пожрал! Нафанюшку обделил.
– Как хочешь. Только извиняться все равно придется, – сдерживая смех, я пожурил домового пальцем. – Мне пора на работу, деньги нам зарабатывать. Ведите себя хорошо, ваше высочество. Вы домовой, защитник