Серебряная звезда. Джаннетт Уоллс
платье старшей сестры или если твоя мама ездила в старом коричневом «Дарте». Наши соседи жили в небольших глинобитных домах, а мы арендовали бунгало из шлакоблоков. Это была мамина идея покрасить блоки в бирюзовый цвет, а дверь и подоконники – в оранжевый.
– Давайте даже не притворяться, что мы хотим смешаться со всеми, – сказала она.
Мама была певицей, сочинительницей песен и актрисой. Правда, она никогда не снималась в кино и не записывала пластинок, и ненавидела, когда ее называли «подающей надежды». По правде сказать, она была старше людей, о которых так писали в киножурналах, которые она покупала. Скоро ей должно было исполниться тридцать шесть лет, и она выражала недовольство тем, что певцы, такие, например, как Дженис Джоплин и Джони Митчелл, были по крайне мере на десять лет моложе ее.
Однако мама всегда утверждала, что ее большой прорыв прямо тут, за углом. Иногда после прослушивания ей отказывали, но обычно она приезжала домой и, качая головой, говорила, что парни на студии, эти уставшие критиканы, хотели еще раз посмотреть, как она пробьется. В общем, мамина карьера не приносила большие доходы – пока что. Мы жили на ее наследство. Денег не хватало, и, когда мы приехали в Лост-Лейк, бюджет наш был скромным.
Когда мама не ездила в Лос-Анджелес – что было утомительно, поскольку ехать надо было около четырех часов в каждом направлении, – она любила долго спать и проводить день, сочиняя песни, играя их на одной из ее четырех гитар. Ее любимая, «Зимэйтис», стоила приблизительно так же, как годовая плата за аренду. Еще у нее были «Гибсон Южный Джабмо», «Мартин», медового цвета, и испанская гитара, сделанная из бразильского палисандра. Если мама не пела свои песни, то работала над музыкальной пьесой, основанной на ее жизни. Пьеса эта была об ее уходе из чопорной, консервативной семьи южан, о разрыве с мужем и о связи со смертельно усталыми дружками – вместе со всеми усталыми скандалистами, которые не дотягивали до уровня настоящего дружка, – и о том, как она обнаружила свое истинное призвание в музыке. Мама назвала пьесу «Находка волшебства».
Мама всегда говорила, что тайна процесса творчества состоит в том, чтобы найти волшебство. Это, говорила она, так же нужно было искать и в жизни. В музыкальной гармонии, в каплях дождя на твоем лице и солнце на твоих голых плечах, в утренней росе, от которой промокают тапочки, в полевых цветах, какие ты собираешь вдоль дороги, в любви с первого взгляда и в грустных воспоминаниях о том, кто ушел.
– Найди волшебство! – восклицала мама. – И если не можешь найти его, тогда сам создай.
Маме нравилось говорить, что мы трое – волшебство. Она уверяла нас, будто неважно, насколько известной она стала, ничто никогда не будет более важным для нее, чем две ее девочки. Мы племя троих. Три – совершенное число. Святая Троица, три мушкетера, три Волхва, три поросенка, три комика, тройное «ура», три чуда. Мы трое – это все, что нам нужно.
Но это не удерживало