Избранное. Олег Аркадьевич Белоусов
ть в жёны тётку или её дочь Константинопольский собор разрешил: «не удержанно», то есть «не запрещено».
Глава 1
При моём рождении родители не спорили, выбирая мне имя, и назвали меня Михаилом, как и моего отца, поэтому в доме жили два Миши Киселёва. Я являлся единственным ребёнком в семье. Когда я стал взрослым, то однажды утром мне позвонила мать и сказала, что ночью умерла у себя дома в пьяном состоянии тётя Наташа. После получения её сожителем очередной пенсии, она на пару с ним опять много выпила водки. Уснули они вдвоём, а проснулся из них только один – сожитель и неизменный собутыльник тёти Наташи по прозвищу Ноздря. Ему в молодости во время драки поранили нос, а точнее – порвали одну ноздрю. Тётя Наташа на пятнадцать лет младше моей матери, своей неродной сестры, и на пятнадцать лет старше меня, её неродного племянника. Моя мать и её родные сёстры всегда воспринимали тётю Наташу как родную, а мне никто не рассказывал, что тётя Наташа неродная мне тётка, о чем я узнал непростительно поздно… Перед Отечественной войной с немцами тётю Наташу взяла в семью моя бабушка – мать моей матери, у которой кроме моей мамы тогда на руках имелось ещё две малолетние дочери. Родная мать тёти Наташи умерла во время родов, и моя бабушка взяла родившуюся девочку сироту себе в семью, так как работала в том самом роддоме сестрой акушеркой. Несомненно, что до смерти спившуюся тётю Наташу довёл алкоголизм, который разрушил её печень и, в конце концов, остановил и сердце несчастной женщины. Своих детей тётя не имела из-за бесплодия. Необъяснимо почему, мне вдруг стало очень жалко тётю, которую я последние пять лет не замечал из-за её вечной нетрезвости. Последние годы жизни она мне казалась человеком другого мира – мира людей неизлечимо больных и добровольно отдающих жизнь пороку ежедневного пьянства. Я часто безуспешно пытался понять, что именно надломило жизнь больной алкоголизмом тёти. Из очень привлекательной когда-то девушки, которая в девичестве закончила хореографическое училище, тётя Наташа превратилась в чудовище в женском обличье.
Мы согласовали с матерью куда и когда приехать на похороны нашей несчастной тёти Наташи и закончили телефонный разговор. Я пошёл в ванную комнату, так как желание продолжить сон тотчас улетучилось после звонка матери. Стоя в кабине, я непроизвольно, как все мужчины под струями душа, осматривал себя, и вдруг неожиданно осознал источник своей жалости к умершей неродной тётке – этому послужили мои тайные и поучительные наблюдения за ней и её мужчинами в детстве и в более зрелом возрасте. Из-за моего любопытства тётя Наташа однажды назвала меня паршивцем и продолжала всю жизнь называть меня так, но только если мы общались с ней без свидетелей, при этом она неизменно улыбалась с оттенком добродушной укоризны. Я помню, что в четвёртом классе школы нашёл в словаре русского языка Сергея Ивановича Ожегова значение слова «паршивец», там кратко толковалось: ПАРШИВЕЦ, -вца, м. (просторечие). Дрянной, паршивый человек (употребляется иногда с оттенком добродушной укоризны). «Добродушная укоризна», которую я чувствовал в её взгляде, подтолкнула меня однажды на немыслимую дерзость и безрассудство, но об этом я расскажу ниже…
Я вспомнил себя маленьким, когда моя детская память впервые сохранила образ молодой тёти Наташи. Однажды во время завтрака она весёлая зашла к нам утром на кухню, освещённую через окно ярким весенним солнцем. Одета тётя была в светло-серую клетчатую юбку «колокол» с блестящим белым ремешком на талии и в белую шелковую блузу без рукавов. Подняв над головой маленькую жёлтую бумажку, тётя радостно, как на комсомольских собраниях в советских кинофильмах, объявила:
– Товарищи! Это – новый рубль! – В то время тёте шёл двадцать второй год, и она со своим мужем красавцем с чёрной волнистой шевелюрой жила у нас, благо, что этому позволяла жилплощадь в нашем трёхкомнатном доме с приусадебным участком на окраине города. Мой отец перестал жевать, спокойно положил вилку на тарелку и, протянув руку к свояченице, сказал:
– Дай посмотреть поближе. – Тётя Наташа отдала хрустящую купюру моему отцу. Этот новый рубль хрущевской денежной реформы оказался у тёти Наташи потому, что она первая в нашей семье получила заработную плату в новых деньгах на своей работе в небольшой кулинарии, где она после полугодичного обучения и двухмесячной практики в Свердловском ресторане «Урал» начала работать кондитером второго разряда. Новые деньги, как мне позже стало известно, сыграли не только роль конфискации, но и роль скрытого повышения цен на продовольственные и промышленные товары. В нашем доме (потому что мать работала в торговле, а точнее, в большом деревянном тёмно-зелёном продуктовом киоске) это скрытое повышение цен объясняли доходчиво только на одном и на самом востребованном товаре в Советском Союзе – на водке. До реформы поллитровка водки «сучок» с картонной пробкой залитой красным сургучом стоила 21 рубль 20 копеек. После удорожания денег в десять раз «сучок» исчез, а появилась «Московская особая» по 2 рубля 52 копейки с картонной пробкой залитой белым сургучом, которая тоже быстро исчезла, а вместо неё в продаже возникла «Московская особая» с пробкой из фольги и с «козырьком» по цене 2 рубля 87 копеек. Тогда, в дошкольном