Журнал СовременникЪ № 10. Коллектив авторов
в лепрозории, где ей вводят штаммы всех болезней для её же блага. Мы ждём её благополучного возвращения. Сообщаю это глупое письмо, чтобы вы все поняли, что за деградация эту особь постигла, и не повторили её ошибок:
«Я раньше уже жила здесь и была человеком. Я помню это с момента рождения. У меня было имя и одно тело, которое невозможно было исправить. Тогда меня никто не лечил, дети рождались здоровыми и лишь потом по многим причинам заболевали и старели. Но, прежде чем умереть, проживали удивительно интересные жизни. Я тоже такую прожила. У меня были папа и мама, дедушка и бабушка. Мы часто ссорились, но всё равно очень любили друг друга. Помню, после ссоры с мамой, я тихо ночью забиралась к ней в кровать, просила прощение за своё поведение, и она так нежно обнимала меня, накрывая тёплым одеялом, что я быстро и спокойно засыпала. С дедушкой мы играли в шашки… вы сейчас не знаете, что это такое, но это такая игра, где радовались оба, проигрывая или выигрывая… А бабушка пекла блинчики. И когда мы уже уставали от игры и от запахов с кухни начинали урчать животы, бабушка звала нас кушать, ставила на стол огромное фарфоровое блюдо с дымящимися ещё блинчиками, на которых таял, шкварча, кусок сливочного масла. И свежую холодную сметану. И мы, пачкая руки, весело и с аппетитом уплетали эту вкуснятину всей семьёй. И папа по вечерам, возвращаясь с работы (вы тоже не знаете, что это – труд ради любимых), гладил меня по голове, тихонько подсовывая сладкие конфеты в кармашек моего платьица, чтобы мама не заметила, обнимая свою жену другой рукой. Так я помню своё детство. Я так же помню, как по-настоящему полюбила другого человека, мужчину, и это было совсем иное чувство, не такое, как к родителям… Мне хотелось быть только с ним и ни с кем больше, и ему тоже. Мне в нём всё нравилось, я была очень счастлива, мы поженились (это когда мы по закону принадлежим только друг другу). Спустя время он очень хотел детей, но моё тело не было к этому готово – я была больна. И он изменил мне с другой. Мне было страшно больно, но я простила его и, когда от этой другой у него появился малыш, полюбила как собственного сына и стала ему крёстной (этот обряд означал, что дитя стало Божьим дитём, и отныне спасена его душа, но вы уже не знаете, что такое душа…). Потом началась война, и бабушка с дедушкой помогали раненым у нас дома. Дедушка таскал тяжёлые тела, а бабушка перевязывала раны. Папа и мой бывший муж ушли защищать нас и не вернулись. А мы с мамой, бабушкой, женой моего бывшего мужа и её малышом, моим крестником, старались выжить, чтобы дождаться их. Все мы – четыре женщины и дедушка – старались прокормить друг друга, иногда ели просто мхи и заячью капусту. Потом дедушки не стало – он ушёл на поиски еды и не вернулся. Остались мы – четыре женщины, которые старались сберечь друг друга, и всеми нами любимый малыш. Помню, что как-то нашла случайно один маленький кусочек старого засохшего хлеба и не знала, что с ним делать, – мы тогда уже от голода не могли даже спать. Кто съел бы его – выжил. Помню, как бабушка, без слёз, просто отказалась,