Дети Времени всемогущего. Вера Камша
Эт… Гай… С-сын моего друга П-публия… Лучшего друга. Д-д-венадцать лет рядом под Ид-дакловым роем… и под ст-трелами… Эт… тебе не судейская шкура… Каким с-сотником он был! К-к-каким сотником…
– Я знаю твоего отца тридцать лет. – Утром Агапе не запомнила всех лиц, но этот загорелый с проседью мог быть только Публием. – Хорошо, что в наш дом войдёшь ты, а не… девица из «благородных». Гай не слишком хотел ехать, но тогда он не видел тебя…
– Теперь видит! – засмеялся губастый харчевник. Он был пьян, хоть и не так, как отец. – Хорошо, мы не взяли с собой баб… От баб такую п-прелесть нужно прятать… Разорвут. Я б твою Агапе взять в дом не рискнул… нет, не рискнул бы…
– У тебя не будет свекрови, девочка, – перебил Публий, – но Басса, останься она жива, была бы тебе рада. Гай, подойди к невесте. Пусть дети посмотрят в глаза друг другу. При нас посмотрят!
Гай – сын виноторговца Публия, а Публий богаче Харитона… Для матери и бабушки главное это. Гай – сын сотника, это главное для отца. Ну а ей нужно исчезнуть. Навсегда, и будь что будет!
– Да не смотри ты в пол! – потребовал отец, и Агапе заставила себя поднять глаза. Сын виноторговца был старше Марка, но не слишком, высокий, смуглый, курчавый, он мог нравиться девушкам, он наверняка им нравился…
– Да не смущайте вы её! – раздалось из-за стола. – Диконькая она, сразу видно… Тем и хороша.
Диконькая? Агапе быстро повернулась, позволяя застегнуть на шее ожерелье из туманно-звёздных камней. Когда крохотный замочек защёлкнулся, девушка вздрогнула. Сидящие за столом захохотали и подняли кубки.
Недостроенный храм напоминал гигантский рыбий садок, а может, Марка бесила императорская наглость. Стаскивать непонятно чьи кости на Чёрный мыс было кощунством, но нет худа без добра: когда в заклятое место пригнали каменотёсов и дровосеков, стража убралась восвояси. Теперь среди пощажённых топором гоферов мог бродить кто угодно, но желающих было немного – о последней битве титанов не то чтоб забыли, просто живым это стало неважно. Тысяча двести пятьдесят семь лет – слишком не только для людей, но и для большинства деревьев, не потому ли на месте срываемых храмов Идакл велел сажать именно гоферы? Если б только они говорили, но разменявшие вторую тысячу великаны не снисходили до ползавшей у корней мелочи, даже когда их рубили. Титаны умирали так же, вот на этом самом берегу.
Марк пытался представить, каким был мир тогда, но воображение отказывало, разве что певец не сомневался: города побеждённых превосходили города победителей, как истинный жемчуг превосходит поддельный, потому-то первые людские цари и запрещали подражать бессмертным. У наследников Идакла хватало то ли гордости, то ли ума отказаться от захваченных домов и сокровищ, мечи титанов и те отправились на дно Стурна… Потом их искали – не нашли. Запреты истончались, выцветали вместе с памятью; тянулись к небу гоферы, вымирали кентавры и фавны, дрались и мирились люди… Марк пытался написать об этом, иногда ему даже казалось, что получается…
Мы останемся страхом