Синдром изоляции. Роман-судьба. Анастасия Архипенкова
платок, шпильки, насмешливый рот. Твоя юбка-макси из джинсовой «варенки» смотрится убого. Стараешься очаровать преподшу знанием основ, объясняясь топорным стилем из «бонка». Светлана Геннадьевна гоняет вас по сослагательному наклонению и сражает наповал феноменальным словарным запасом. Он у нее – размером с океан. С первой минуты высмеивает русский акцент: кто еще от него не избавился?! Мягче, лечге! He, honey, home! Единственный препод, который разрешает говорить на американском английском. Остальные строго пресекают фонетические вольности:
– Are you American? – спрашивают. И сами же отвечают: – Not yet38.
Светлана Геннадьевна учит переводить с листа. Тому, кто не способен синхронить, она советует идти в агрономы. На каждом занятии требует подробных рассказов о свободном времени и удивляется: отчего никто из вас не работает?!
– В Москве работы – навалом! Один частный урок – десять долларов, – говорит она.
Смущенно переглядываетесь с подружками: разве так можно? Вы ведь недоучки…
Кострова по-своему истолковывает неуверенность второкурсников. Разочарованно глядит зеленым глазом; пол-лица зашторено волосами.
Ты решаешься рискнуть. Вот и выход из бедности. Первому ученику – пять лет, сынок новых русских, у него есть собственный компьютер. Ты уверенно врешь ему: у самой дома точно такой же, и контакт налажен.
Перово-Ясенево-Бибирево-Сокол… Летаешь по урокам, до слез благодарная Светлан-Генадьне.
Пройдет время, она станет для тебя просто Ланой. Подругой, а затем – нитью Ариадны. Бывает, у человека такое призвание – работать круглосуточным спасателем. Лана выводит блуждающих на плодородные земли с такой частотой – Моисей обзавидуется.
Отношения с мамой стали сносными, слава-те-господи.
Она воодушевилась перспективами: сорок с небольшим, никто не мельтешит перед глазами, простор для полета. То и дело восклицает, какое это счастье – снять проклятый хомут замужества. Не ищи себе, Галка, мужика на шею. «Дворцов заманчивые своды не заменят никогда свободы».
В твоей бывшей квартире на Летной – идеальный порядок. В холодильнике бытует минимализм холостяка: пачка масла, батон хлеба, десяток яиц, плавленый сырок. Мама приходит домой переночевать и то не всегда. Друзей-то навалом. Выставки, встречи с интересными людьми, протестные митинги – все, на что так щедры голодные девяностые – захватили маму и несут на смертельной скорости.
– Так интересно жить, не помереть бы раньше времени!
Однако проклятье дома работает, как автомат Калашникова. Бац – и мама снова собирает больничный вещмешок: кружка, ложка, тарелка, ночнушка, рулон туалетной бумаги.
Ты волнуешься умеренно: десятый по счету тромб, люди вы опытные. С утра едешь в больницу; перемешались в сумке апельсины, сигареты и крохотные белые книжечки (любовные романы – мамино открытие девяносто второго года). Входишь в палату и видишь, как она катается по полу и грызет кровавые губы.
Прошло двенадцать часов без операции. Хирурги
Вы американцы? Еще нет.