Мера бытия. Ирина Богданова
в магазин по очереди: Катя, Вера и тётя Женя.
Соседка Кузовкова решительно отказалась присоединяться к общему кошту. На Катино предложение она сощурила глаза, став похожей на старую хитрую лисицу, и фыркнула:
– Меня не проведёшь! От одной пайки щепотка да от другой кусочек, глядь, и на супчик наберётся. Ишь, умная какая приехала! Я тебя сразу раскусила!
– Как вам не стыдно так говорить! – чуть не со слезами закричала ей Катя. – Вы злая!
– Пусть злая, зато умная, – парировала Кузовкова.
Она победно прошествовала по коридору, жахнув дверью с такой силой, что маленькая Нина испугалась грохота и заплакала.
– Не обращай внимания, – успокоила тётя Женя, – Анька и смолоду змеёй была, а уж как её муж бросил – и вовсе сдурела. Ты думаешь, почему она так бесится? Ты ей поперёк дороги стоишь – она на Егора Андреевича глаз положила. Любовь, понимаешь, морковь.
От такой новости Катя остолбенела:
– Какая морковь, она же старая?
В ответ тётя Женя хмыкнула и сказала:
– Подрастёшь – узнаешь.
О том, что Гатчину заняли фашисты, Катя услышала в очереди в магазин, где отоваривала карточки. Свою – иждивенческую и рабочую – Егора Андреевича. На неё давали в два раза больше хлеба.
Витрины булочной на первом этаже жилого дома были заколочены фанерными щитами, а на двери висело написанное от руки объявление: «Хлеба нет». Из окна дома напротив прямо на очередь смотрело дуло пулемёта. Над трамвайной остановкой полоскалась туша аэростата. При порывах ветра натянутая верёвка издавала звук, похожий на щелканье метронома, и тогда чудилось, что работают два метронома – один на остановке, а второй в рупоре ретранслятора на стене у булочной.
Ровно в шесть часов утра звук метронома оборвался и голос диктора в ретрансляторе стал передавать новости:
«После тяжёлых, продолжительных боёв советские войска оставили Красногвардейск».
Сухопарая женщина в платке, завязанном концами назад, громко охнула:
– Как?! Гатчина?! Не может быть! У меня там мама!
Она повернулась лицом к очереди, которая змеилась чуть не до конца улицы, и обвела людей ошалевшим взглядом, словно ожидая, что кто-нибудь опровергнет сводки с фронтов.
Все молча пожимали плечами и отводили глаза. Отозвалась только крошечная старушка с вязаной кошёлкой в руках. Горестно закивав головой, она сказала:
– Спаси, Господи, люди Твоя!
Катя увидела, как губы многих дрогнули вслед за старушкой: «Спаси и сохрани!»
Гатчина! Там же Ольга! Добрая, доверчивая Ольга, которую обведёт вокруг пальца любой малыш. Красавица Ольга и разгуливающие по улицам фашисты мысленно сплетались в ужасную комбинацию. В отчаянии Катя закусила костяшки пальцев. Оказаться среди врагов – что может быть страшнее? Пусть в Ленинграде голодно, с неба сыплются бомбы и стреляют пушки, но рядом родные, советские люди. Свои.
Время двигалось к десяти утра, а машина с хлебом не приходила. Пожилая женщина рядом с Катей в изнеможении прислонилась