Босиком по стеклу…. Алексей Александрович Стопичев
Там же нашла. И тоже российская монета. А есть ещё. 1863. Если тут Украина была, то где украинские деньги? Деньги-то русские! Землю-то, землю-то не обманешь?!
– Не обманешь, Ириша, – уже по-настоящему улыбнулся сержант, и бережно взял медную копейку: – Смотри, Самир, девятнадцатого века монетка! Это ж сколько она в земле пролежала?
Самир улыбнулся широко и произнёс:
– Ты сержант, ты и считай.
Все трое засмеялись облегчённо, и сержант вложил монетку в девичью ладошку и бережно её закрыл:
– Не переживай, Ириша, всё будет хорошо. Образумятся и эти.
Девушка кивнула ребятам и проговорила:
– Побегу я. Магазин не закрыла.
И помчала назад по грязи, всё так же нелепо выкидывая в стороны свои крепкие ноги в резиновых сапогах. Солдаты посмотрели ей вслед и пошли к блокпосту. Весело шелестел осенний дождь, освежая затхлый фронтовой воздух. Капли сгрудились на автоматном цевье, как россыпь мелких бриллиантов. А чернозём радостно урчал о чём-то под берцами бойцов.
– А что, Самир, землю-то и правда, не обманешь? – весело спросил Игольников Халилова.
– Землю не обманешь, – кивнул рядовой, – И правду не утаишь! За нами правда!
Бойцы шли к блокпосту, стоящему в Луганской народной республике. А на русскую землю шумели-падали мириады капель…
Притча…
Железо лежало под толщей земли испокон веков. И знать не знало, что когда-то здесь сделают карьер, где будет работать весёлый, жизнерадостный парень Гриша. Железо просто недрилось среди всяких примесей бездумно и безразлично, пока его не разбудили Гришины руки. Именно тепло и добро человеческих ладоней пробудило железо, которое заворочалось, заиграло атомами, пытаясь понять, что именно выдернуло его из небытия. И всё чувствовало это тепло, это биение пульса, вспоминало его каждой своей молекулой…
Дробление и прочие малоприятные вещи, ожидающие руду, прошли незаметно, потому как железо вспоминало тепло Гришиных рук и добро, исходящее от них. Даже могучий и яростный огонь доменной печи не смог выжечь воспоминания о прикосновении пальцев рудокопа. А потом железо со своим первым и самым ярким воспоминанием отправилось в вагонах в Европу. Там его вновь мяли, плавили, раскатывали, но железу было всё-равно. Ведь оно не чувствовало ни боли, ни дискомфорта. Зато помнило пульс и тепло рудокопа Гриши, который в этот момент увольнялся с родного завода и записывался добровольцем, чтобы защищать родную страну. На западе, на одном из европейских заводов железо стало сталью. Но даже когда разговаривающие на немецком люди сделали из стали пулю и всунули в патрон, она помнила только первые ладони. Потому что руки говорящих на резком, отрывистом языке людей, как и их души, были лишены теплоты.
А потом пулю отправили назад, на восток. И вновь вагоны. Вокзал. Разгрузка. И вот уже совершенно другие пальцы, потные от страха, всунули пулю в магазин автомата. И речь этих людей была похожа на речь Гриши, но чем-то разительно отличалась. Пуля не знала,