Качаясь на двери. Избранная проза. Игорь Анатольевич Белкин-Ханадеев
а служит в Кандалакше в инженерной дивизии. В общем, стройбат.
Он спрыгивает с полки в проход, и кажется, что вагон качнулся от прыжка. Лось – головой почти упирается в потолочную лампу.
У Кеклицева что-то происходит с голосом. Надо бы кликнуть Никанора – тот хоть и дух, да здоровый, качок. Правда трусоват и к тому же вместе с Бирей и девками остался в соседнем вагоне. Не докричишься.
– Увольнительная есть? Или отпускное? – мямлит Сергей нерешительно.
– Да отпусти… Ёну проехали, да? Проспал. Братан, в Куропте выйду, лады?
Мог бы и отпустить… А вдруг что не так. Вдруг его ищут, изловят, и он укажет на сержанта, что, дескать, именно он, Кеклицев, отпустил, не задержал?
– Нет. Поедем в комендатуру, в Ковдор, – Сергей идёт на принцип.
Какой страх сильнее? Животный? Что сейчас пьяный амбал, возможно, будет его бить, или страх отдалённый во времени, неясный, тревожный, который будет глодать старшего наряда, если он нарушит должностную инструкцию, приказ? Вдруг этот стройбатовец убил кого-то и сбежал из части? В любом случае, для начала надо добраться до Ники с Беркутом – так будет спокойнее.
– Пойдем в другой вагон, – вдруг говорит Сергей примирительно, – Там девчонки сидят. Может, знаешь их?
Солдат повинуется, идёт и, кажется, что идёт покорно, смирившись с необходимостью прокатиться до Ковдорской комендатуры. Идёт. Одет по гражданке. В руке авоська с чем-то небольшим, но тяжелым. Вот уже тамбур…
Вдруг всё валится, под ногами с изнуряющим ржавым скрипом дергается пол, и Кеклицев бьётся головой в электрощиток.
«Падла! Стоп-кран дёрнул!» Авоська лупит сержанта в лоб, сшибая фуражку, и с металлическим грохотом брякается о пол. Сергей замечает, как фуражка перекатывается с козырька на обод, сминается под ногами, со щелчком лопается козырёк. Откуда-то сверху, как молоты, опускаются, долбают, месят стройбатовские кулаки. Выпрямиться, встать, выйти из-под ударов в тамбурной тесной клетушке невозможно, и кровь хлещет на шинель, заливает железный пол красно-бурыми струйками. Поезд остановился. Солдат отжимает дверь и выпрыгивает.
Кеклицев ощупывает себя. Штык-нож на месте. Зачем он вообще нужен, этот нож – девчонок пугать? Штык-ножи на тыловых заставах пускать в ход всё равно нельзя – была спецдиректива на этот счёт, их даже специально затупили, чтобы, не дай бог чего…
Но штык – часть формы, снаряжения, это как знамя, которое потеряешь или позволишь отнять – значит, покроешь себя позором.
– Бирюков! Никаноров, – истошно орёт сержант, выплевывая сквозь онемевшие губы солёный кровяной сгусток. Подбирает искалеченный «фургон» и тяжёлую авоську и вываливается наружу. В серой ночи виден светлый силуэт бегущего. Быстрый. Лось. Всё – сгинул в кустах, не догонишь…
Биря с Никой выпрыгивают, будто спросонья:
– Что? Что? Где? Стоп-кран сорвали? Там девки на пол, как горох, попадали…
– Какие девки!? Туда, бего-ом!
Застава