Качаясь на двери. Избранная проза. Игорь Анатольевич Белкин-Ханадеев
звучание «smurfs», их назвали в рекламе на отечественном телевидении в девяностые годы, когда я уже вырос.
А в детстве, том – далёком и сказочном, раскинувшемся для меня и на восток, и на запад, их давали на брюссельских заправках – одного за каждый полный бак. Очередного гнома услужливо приносил такой же улыбчивый и яркий, как сама игрушка, заправщик, от которого почему-то совсем не пахло бензином.
Едва консульский «Шивёл-Малибу» с советским дипномером останавливался на «Шелле», из будки выбегали двое работников, один из которых шустро подтягивал шланг, а другой спешил намылить лобовое стекло и затем отработанными движениями насухо счищал резиновым скребком сладко пахнувшую пену.
Мне было приятно, что нас обслуживают, что именно мне, сидящему на заднем сиденье четырёхлетнему мальчонке, протягивает гномика весёлый дядя в цветастой униформе. И я, сын советского атташе, довольно рассматривал подарок:
«О, художник… Какой разноцветный! Этого родители точно заберут для моей неприкосновенной коллекции, а жаль…»
– Художника на улицу не брать, – категорично сказала мама, – Смотри, какая палитра. И кисточки…
«Ну вот, как в воду глядел…»
Отбракованные дубликаты в итоге приехали в деревню. Тайком я забрал в Покровку и художника. И теперь, как только появилась у бани песчаная гора, игрушки обосновались в ней всем своим гномьим выводком. Уступив занудливым просьбам, я подарил охотника троюродному брату Димке, а землекопа без лопаты отдал соседу Сашке в обмен на лихо скрученную из проволоки рогатку. Зоркая бабушка Галя обмен не оценила и вторую сделку расторгла.
– Копайтесь теперь в песке, чтобы я вас всех видела, и игрушки не растаскивайте. Ишь чего удумали – меняться!
И мы ковырялись в песочнице, роя ходы и подземелья для синих сказочных героев и раскидывали их по разным концам двора, словно играя гномьими судьбами.
В выходные к бабушке приходила двоюродная племянница Нина Наговицына и приводила сына Димку с собой. Бабушка Галя называла Нину интеллигентной женщиной и всякое моё общение с Димой поощряла, а больничного сорванца Сашку считала вороватым и лишь терпела, впрочем, как и всю шебутную детвору, жившую при больнице. Мирилась с его присутствием на своём дворе лишь потому, что Сашкина баба Нюра держала корову и ходить к соседке за парным молоком было – ближе некуда.
– Нинка, а ты что-то пополнела за новым мужем-то… – ехидничала бабушка, а гостья сидела густо-пунцовая от бьющих в цель намёков.
– Да ну вас, тётя Галя! Кормит хорошо.
– Это мёдом с пасеки кормит-то? Медку бы хоть раз принесла тётке… – продолжала бабушка подковырки, пока детвора в лице меня и Сашки с Димкой играла во дворе.
«Бельгиец, бельгиец», – дразнись ребята, а я, не зная, обижаться мне или нет, лишь хихикал.
– Принесу, тётя Галя. Вот, выкачает – и сразу. Володя, знаете,