Маятник птиц. Татьяна Столбова
изнутри кипятком. Я передернула плечами. Ощущение было внезапное и сильное. Мне хотелось нажать на газ, сорваться с места и больше не видеть, а главное – не вспоминать. И в то же время хотелось остаться и смотреть, смотреть на него… «Это не Ян, – сказала я себе, – что за чушь». И, уже нажимая на педаль газа, заметила, что мужчина достал из кармана ручку и что-то пишет на моем объявлении.
Наваждение прошло. Я вышла из машины, приблизилась к нему сзади. И ощутила незабываемый аромат настоящего французского одеколона. Таким же пользовался Ян. И снова нахлынуло…
Мужчина резко оглянулся, с недоумением взглянул на меня. Ну да, я подошла слишком близко. И что?
– Это мое объявление, – сказала я ему. – Можно поинтересоваться, что вы тут пишете?
Он слегка смутился.
– Извините. – Голос у него оказался совсем другим – обычным, в отличие от чистого баритона Яна. Я почувствовала облегчение. Призрак прошлого постепенно испарялся. – Я видел уже эти объявления. А тут концы строк не пропечатались, посмотрите сами. Я просто дописал.
Я посмотрела. Действительно, слова «пальто», «дерби» и «о нем» были почти не видны. Он обвел их синими чернилами.
– У вас какой принтер? Может, картридж надо поменять или настройки проверить. Я могу помочь, если хотите.
– Спасибо.
Я несколько секунд молча смотрела на него. Затем повернулась и пошла к машине. Нет, не надо мне этого. Не надо, и все. Я хочу в свой темный угол. В свою блаженную пустоту.
Я взялась за ручку дверцы «Ауди».
Кончики пальцев осторожно тронули мое предплечье.
– Анна – это же вы, да? Это ваш брат пропал?
Я кивнула, не оборачиваясь.
– Послушайте… Я, честно говоря, даже не знаю, как сказать… Боюсь показаться странным, а тем более навязчивым… Поверьте, я не пристаю к девушкам на улице. И вообще нигде не пристаю. Я с утра до ночи сижу в офисе. Но я…
– Хотите кофе? – спросила я, резко обернувшись и посмотрев на него.
Карие глаза. Не бурлящая сталь глаз моего бывшего мужа. Мне стало еще легче.
– Еще бы! – ответил он.
Родители Макара Сиротина поразительно отличались от сына всем: он был замкнут – они открыты и дружелюбны; он никогда не смеялся, а улыбался редко и лишь мимолетно, сомкнутыми губами, – они радовались жизни и часто хохотали над какой-либо шуткой до слез; он был бледен – они румяны, чернобровы, красивы. Я и сейчас помню их веселые лица, когда они встречали нашу маленькую студенческую компанию на железнодорожной станции и потом везли на своей серой «девятке» по заснеженной дороге через лес, весь покрытый снегом, ослепительно-белым, сверкавшим под солнцем крошечными блестками.
Было тридцать первое декабря. Еще в электричке моя подруга сказала, что на этот раз твердо рассчитывает на волшебство, иначе перестанет верить в могущество Вселенной. Ярко накрашенные губы изогнулись