В котле сатаны. Сергей Зверев
с ароматным варевом. – Налетай, воробей, клюй, не стесняйся!
Сашка жадно зачерпнул ложку, втянул горячую рассыпчатую крупу с мясными прожилками и вдруг, застонав, отвернулся, выпустил ложку, зажал глаза, нос, рот грязными ладошками.
– Ты чего, горячее? Так дуть надо, давай-ка подую тебе, – растерялся старшина.
Своих детей у него не было, так как уже в позднем возрасте после войны он наконец нашел свою суженую – вдовую Любу Бочкину. С ее сыном и воевал Василий теперь в одном танке. Хоть и стал ему упрямый Колька практически родным сыном, но ведь уже взрослый парень, с ним и общался он как на равных. А здесь, с маленьким ребенком, всегда уверенный и надежный Логунов растерялся, чем так напугал или обидел мальца, что тот сжался в напряженный комок. Он подул на ложку и подсунул остуженную кашу к губам мальчишки:
– Обдул я, не боись, жуй!
В ответ тот упрямо мотал головой и уворачивался от еды.
– Да ты чего, испужался? – большая ладонь легла на тонкие волосики.
Мальчик поднял на великана в черном комбинезоне огромные глаза в слезах, прошептал еле слышно:
– Нельзя больше ложки, заворот кишок случится – и помрешь. Мне Сан Саныч велел не больше ложки за раз жевать. Очень кушать хочется, – мальчишка разрыдался, так его мучил голод, но страх смерти был сильнее.
Логунов почесал в затылке и предложил:
– Вот что, ты давай еще ложку съешь, только медленно, как целую тарелку будто лопаешь. А я тебе с собой еще каши дам, будешь ее по ложке, как лекарство, принимать несколько дней, чтобы брюхо заработало. Далеко ты живешь отсюда? Мамка тебя, поди, обыскалась, пострел ты эдакий.
Тот его не слышал, уже вытянул язык, слизнул пару зернышек крупы и закатил глаза, расплываясь от удовольствия в улыбке. От теплой еды глаза у мальчика заблестели еще сильнее, а на тонком носике выступил пот.
– Вот так, правильно, – подбадривал его Василий Иванович.
Сам он попытался проглотить пару ложек каши, но еда вставала поперек горла при виде этого исхудавшего до полного изнеможения мальчишки. Обычного – шебутного и любопытного, с живым умом, – которого блокада армии безумного фюрера превратила в умирающий скелет, мучая, терзая крошечного человечка голодом и ужасами войны. Внутри клокотала такая ярость и боль, что Василий Иванович бросил второму взводному:
– На час отойду, – подхватив котелок с остатками каши и клюющего носом Сашку на руки, он пружинисто зашагал по улицам города. Потормошил засыпающего на ходу мальчика:
– В какую сторону идти? Я тебя домой отведу, слышишь? Дорогу помнишь?
Тот сонно пробормотал:
– Заусадебная улица, сейчас через два дома поворот к дворам, потом по улице до библиотеки.
– Мать тебя потеряла, небось ищет бегает, – засокрушался снова Василий Иванович, представив на месте матери мальчика свою Любашку, как она тревожилась бы из-за постреленка.
Даже взрослого сына, упрямого Кольку, который был против их брака, она боялась огорчить,