Славка, Колька, Сашка и самолёт. Вячеслав Миронов
друга, руками машут, угрожают. Понятное дело, пьяные.
Ведьмак посмотрел на них недобро так. Все враз и заткнулись.
У него над входом в дом была подкова конская прибита. На удачу. Он так её легко потянул на себя, как будто она не прибита была вовсе, а приклеенная. Оторвал её. Гвозди аккуратно вынул, в карман к себе положил. Потом, не сильно напрягаясь, разогнул её. Бросил под ноги пришедшим.
– Как сумеете снова согнуть – так и приходите. А от меня раненый зверь не уходит. Я над зверьём не измываюсь. Либо не подходит совсем, либо не приближается. Не мой медведь. А вы, мужики, ступайте подобру-поздорову, а то места будет мало. Вы же потом лечиться пойдёте да власти жаловаться. Так что не надо. Если нет среди вас охотников, способных с медведем справиться, так я сам с этим мишкой разберусь. Только не надо всем кагалом ко мне валить. Пришёл бы один-два да по-человечески попросил бы о помощи. Я помогу. А вот так… не надо. Меня горлом не возьмёте. Самим потом больно будет. А мне вас припарками лечить.
И мужики молча, без единого звука, развернулись и вышли. Мы остались сидеть на заборе.
Так Ведьмак подобрал это разогнутую подкову. О перила на крыльце снова её согнул. Подправил на камушке, чтобы ровная была. Сходил в дом за топором и обушком, снова повесил на место. Гвозди из кармана старые вынул, тоже поправил на камне том и на место приладил подкову.
А потом ушёл в тайгу. И через неделю на центральную площадь приволок медвежью лапу. Я медведей видел. Но такой лапы – никогда! Огромнейшая лапища. Раза в два больше привычной. Страшная. Когти крупнее, чем мой средний палец, раза в два, и толстые. Как большой палец на ноге. А он в одиночку его взял! После этого случая Ведьмака все стали ещё больше бояться и по мелочи старались не беспокоить. А он и не лез ни к кому.
Власти его тоже стороной обходили. Он сам строил часовню. Потом уже и мужики к нему приходили. Сами. Спрашивали, что делать. Он говорил. А потом всё молча трудился. Привезли попа. Он освятил.
Дед Епифан добыл где-то рынду с корабля, повесил на звонницу. Нам интересно было позвонить. Он не пускал. Только на Пасху разрешал, чтобы звонили все, кто хочет. Но лишь бы без баловства. А когда лесные пожары были, то колоколенку использовали как наблюдательный пункт и звонили, когда пожар близко подходил.
– Сколько же ему лет?
Отец Славы молча слушал.
– Говорю же – не знаю. Может, восемьдесят. Может, и все сто. Никто не ведает. Всех пережил. Когда у бабки Авдотьи проживал, то всё про лётчика выспрашивал. Часто его на кладбище видели у могилы пилота. Он её обихаживал. Своих родственников у него нет. Вот и взял шефство над ней. Снимет шляпу свою, стоит, крестится, что-то говорит вполголоса. Голос-то у него что труба иерихонская. За версту слышно. А тут вроде как и шёпотом. Слышно – что-то говорит, а о чём и что именно – не разобрать. То ли молится, то ли с душой покойного говорит. Не знали мы. Близко не подходили и вопросов не задавали. Он вроде как среди людей жил, а в то же время и в стороне. Мы его не трогали, а он нас не беспокоил. Ладно. Хватит отдыхать. До темноты