Отсчёт. Топи. Мария Андреевна Голобокова
всё сменяет друг друга. Мужчины и женщины, дети, старики. Задыхаясь, я бегу сквозь этот поток, пытаюсь найти что-то или… кого-то?.. Кого именно? Кого?!
Ещё не мужчина, но уже и не мальчик. Он стоит на коленях, взгляд опущен. Серебро седых волос ниспадает на плечи, тусклая бирюза едва-едва светится в глубине глаз. Бледные руки все в шрамах от порезов, будто бы он хотел… но зачем?.. Где-то далеко разносится колокольный звон. Юноша понимает – пора.
Женщина замирает у зеркала, вглядывается в отражение, но комната погружена в полумрак, и различить удаётся лишь печальную улыбку да отблеск в зрачках. Терять уже нечего, завтра – коронация, и если это её судьба… если ничего больше не остаётся…
В лёгкие с трудом протискивается воздух. Я едва слышу голос Таши. Я почти!..
Девочка. Рыжая… нет, её волосы подобны цвету крови – алые, яркие, огненные. Девочка замирает у пруда. Она смотрит в мутную воду, пытается выхватить отражение. Что она хочет разглядеть в нём? Огромный синяк на подбородке, ссадину на лбу или заплаканные бирюзовые глаза? Впрочем, слёз в них уже нет. Миловидное личико, изуродованное кем-то, окончательно портит мстительная ухмылка. Девочка никогда не простит обидчика. Она не будет смиренно ждать своей участи, как сёстры. Она не будет…
– Марисса.
Я сделала глоток ночной прохлады – Таши открыл окно?.. – и смогла наконец-то закричать. Боль прогрызала путь наружу нарочито медленно, смакуя каждый шаг, чувствуя торжество и безнаказанность.
– …ещё… пожалуйста… держись…
Разобрать слова совсем не получалось, и горечь обиды стала душить изнутри. Или это от судорог… или что-то давило, рвалось наружу…
Когда же это… закончится?..
– Пей!
Чай, показавшийся раскалённым оловом, в несколько длинных глотков проник внутрь, а вместе с ним – яд. Тело мелко задрожало, жар поднялся от живота к горлу, не выпуская наружу крик, и я словно оказалась заперта вместе с ним.
Шаги… скрипящие половицы чердачной лестницы… кто-то ушёл… или пришёл?.. Кирино?..
Не смогла даже открыть глаза, не то что двинуться или что-то сделать. Я плыла в тёплом и тягучем, в уши забилась липкая каша. Только боль и я – один на один.
– Когда придёт закат, я отдам своё сердце, – далёкий голос пел на незнакомом языке, но я понимала каждое слово, и чудилось, словно это был Лэтис, – отдам своё сердце – гостье, что приходит издалека. Она спросит воды, прежде чем взять его, спросит воды…
Кажется, я вцепилась пальцами в халат Таши и дёрнула его к себе – что-то тёплое придавило сверху. Неужели у меня такая огромная сила?
– …но чашу эту до дна не испить ей, не испить… а значит, я ещё поживу…
Каким-то образом песня помогла отгородиться от боли, и крик растаял, так и не сорвавшись с губ. Таши отстранился и подсунул под нос пиалу. Откуда-то я знала, что яда в ней больше нет – всего лишь вода, и это значит… всё почти закончилось?
– Когда придёт рассвет,