Блуждающее время. Юрий Мамлеев
но бомжи отказывались даже думать об этом. «Мы здесь не на том свете, чтоб думать», – сказал один бомж, бывший преподаватель древней истории.
Марина видела Никиту всего раза четыре, но он как-то врезался ей в ум.
Никита на приглашение не среагировал, но, посмотрев на ноги Марины, вдруг испугался и отшатнулся к стене.
– Что ты там увидел, Никита? – обрадовалась Марина. – У меня ноги правильные, человечьи, что ты так задрожал-то, милок?
Никита не смог ничего ответить, но с любовью посмотрел на лицо Марины. Возникло молчание.
– Мне бежать! – вдруг воскликнул Никита и побежал.
Семён как сидел неподвижно, так и оставался. Марина взглянула на картину. На неё смотрели глаза бабочки, хотя, как известно, у бабочек нет глаз в нашем понимании. И рук у них нет тоже. Но у этой была рука.
Довольная, Марина обернулась к Семёну, помахала ему, неподвижному, рукой и выпорхнула из подземелья. Бомжи её боялись, потому что за её спиной стоял Семён. А с ним шутить было нельзя.
– Какая она красивая, – вздохнул ей вслед кто-то на полу. – Если б у нас была воля к жизни, мы бы её съели.
А Марина опять оказалась в своей квартире. Ей слегка взгрустнулось, что Таня ушла. Но это быстро прошло. Подойдя к зеркалу, она быстрым рывком, одним движением руки сорвала чёрное покрытие и увидела себя – родную, страшную, ибо эта фигура была она, а всё, что касается себя, в глубине всегда страшно.
Она по-жуткому усмехнулась.
– И это всё, – с ненавистью сказала она своему отражению. – Ни за что. Никогда. Это не Я.
И взяв каменную фигурку Будды со стола, стремительно бросила её в зеркало. Зеркало раскололось, упало, разбилось.
– Так-то вот, – с пеной у рта сказала она. – Никаких отражений, никаких образов, никаких форм. Я люблю только чёрную точку в своей душе, чёрную пропасть там…
Глава 3
Как чудесна и глубинна бывает Москва в своей непостижимости! Этой непостижимости не мешает даже нежная красота, которая очевидна, когда идёшь, например, по Тверскому бульвару и видны по бокам маленькие дворянские особняки с умильными окошечками. Вот-вот – и выглянет оттуда необыкновенная дворянская девушка XIX столетия, с томиком Пушкина в руке (а то, глядишь, и Достоевского).
Павел Далинин, молодой человек нашего времени, чему-то беспричинно радуясь и в то же время тоскуя, прогуливался по Тверскому бульвару мимо памятника Есенину, поэзию которого он, конечно, очень ценил.
Постепенно, однако, грусть в нём вытеснила радужные чувства. Но это была, как говорится, светлая грусть. И он в конце концов очутился на скамейке, но уже вдали от памятника Есенину, в садике, где находится «сидячий» Гоголь – монумент всем известный, около Арбата.
Скамейка была пуста, вокруг тихо, но Далинин, взглянув, помрачнел из-за своего соседства с этим, несколько депрессивным творением, в чём-то даже пугающим его: Гоголь здесь был явно подавлен, а его герои, наоборот, как живые…
Но его размышления прервало появление старичка, плюхнувшегося