Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только. Павел Николаев

      – Основательного, глубокого в наших познаниях, конечно, было немного, но поверхностно мы имели идеи обо всём и были очень богаты блестящим всезнанием.

      Сам поэт об этом богатстве знаний, полученных в лицее, выразился кратко, но ёмко на одной из первых страниц романа «Евгений Онегин»:

      …В 25 километрах от Петербурга в живописной местности раскинулся знаменитый пригород Северной Пальмиры – город Пушкин. Начало ему дало Царское Село, бывшее два столетия летней резиденцией императорской семьи, обосновавшейся в Екатерининском дворце. 19 октября 1811 года в одном из флигелей дворца состоялось открытие Царскосельского лицея. В первом наборе избранных было 30 учеников и почти столько же взрослых людей (от преподавателей до сторожа), которые наблюдали за ними, что отражалось в погодных лицейских журналах.

      1812, 15 марта. «Александр Пушкин имеет больше понятливости, нежели памяти, более имеет вкуса, нежели прилежания; почему малое затруднение может остановить его, но не удержать, ибо он, побуждаемый соревнованием и чувством собственной пользы, желает сравниться с первыми питомцами. Успехи его в латинском хороши, в русском не столько тверды, сколько блистательны».

      Это запись профессора русской и латинской словесности Н. Ф. Кошанского. В записи, сделанной Николаем Фёдоровичем, примечательно выражение «побуждаемый чувством собственной пользы». То есть профессор уловил в характере двенадцатилетнего подростка чувство собственного достоинства и уверенности в своём неординарном предназначении. Возможно, к этой мысли его подтолкнул следующий случай, донесённый до нас товарищем поэта И. И. Пущиным:

      «Как сейчас вижу тот послеобеденный класс Кошанского, когда, окончивши лекцию несколько раньше урочного часа, профессор сказал:

      – Теперь, господа, будем пробовать перья – опишите мне, пожалуйста, розу стихами.

      Наши стихи вообще не клеились, а Пушкин мигом прочёл два четырёхстишия, которые нас восхитили. Кошанский взял рукопись к себе. Это было чуть ли не в 1811-м году, и никак не позже первых месяцев 12-го».

      1812, 19 ноября. «Пушкин весьма понятен, замысловат и остроумен, но крайне неприлежен: он способен только к таким предметам, которые требуют малого напряжения, а потому успехи его очень невелики, особенно по части логики» (А. П. Куницын).

      А. А. Тон. Царское село. Лицей. 1822

      Александр Петрович был адъюнкт-профессором нравственных и политических наук, на своих лекциях внушал лицеистам:

      – Никто не может лишать другого права личности, даже с его собственного на то согласия.

      – Холопство как произвольное закрепощение есть действие противузаконное.

      – Употребление власти общественной без всякого ограничения есть тиранство, и кто оное производит, есть тиран.

      – Сохранение свободы есть общая цель всех людей, которую могут они достигнуть только соблюдением взаимных прав и точным исполнением обязанностей.

      Семена свободолюбия, которые щедро рассеивал молодой профессор, дали всходы в таких произведениях «замысловатого» ученика, как стихотворение «Деревня» и ода «Вольность». В первом варианте стихотворения «19 октября», написанного через восемь лет после окончания лицея, Пушкин восклицал, отдавая должное любимому преподавателю:

      Куницыну дань сердца и вина!

      Он создал нас, он воспитал наш пламень,

      Поставлен им краеугольный камень,

      Им чистая лампада возжена… (2, 392)

      В ноябре 1812 года Пушкин был «облагодетельствован» особым вниманием М. Ст. Пилецкого-Урбановича, надзирателя по учебной и нравственной части. Этот высокий, тощий, с горящими глазами иезуит любил подслушивать разговоры лицеистов, за что лицеисты презирали его. Вот некоторые из записей этого воспитателя:

      «Пушкин 6-го числа в суждении своём об уроках сказал:

      – Признаюсь, что логики я, право, не понимаю, да и многие, даже лучшие меня, оной не знают, потому что логические силлогизмы весьма для меня невнятны.

      16-го числа весьма оскорбительно шутил с Мясоедовым на счет 4-го Департамента, зная, что отец его там служит, произнося какие-то стихи.

      18-го толкал Пущина и Мясоедова, повторял им слова, что если они будут жаловаться, то сами останутся виноватыми, ибо я, говорит, вывернуться умею.

      20-го в рисовальном классе называл Горчакова вольной польской дамой[2].

      21-го за обедом громко говорил, увещаниям инспектора смеётся. Вообще, г. Пушкин вёл себя все следующие дни весьма смело и ветрено.

      23-го Пушкин с непристойной вспыльчивостью говорит мне громко:

      – Стало быть, и письма наши из ящика будете брать?Скачать книгу