Сююмбика. Ольга Иванова
ткани продажные прелестницы предлагали своё тело, красоту и молодость. Базарные плясуньи относились именно к этому презренному сословию женщин. И поначалу юноша, в котором жила гордость и чистоплотность отпрыска благородного семейства, уверял себя, что приглянувшаяся ему девушка недостойна не только его помыслов, но даже взгляда. Он убеждал себя самыми пламенными словами и знал наверняка, какое презренное существо встретилось на его пути. Мурза вышагивал из угла в угол в своих богатых покоях и говорил вслух, размахивая руками. Собственные доводы казались ему разумными и логичными:
– Её красота обманчива, она – порождение коварного Иблиса[41], только он в силах даровать такую манящую внешность. Увы, даже взгляд порочной женщины может завлечь в сети шайтанов!
Но тут же, забывшись, Тенгри-Кул начинал шептать мечтательно:
– Но, Аллах Всемогущий, как она прекрасна! Она показалась мне чистой, словно родниковая вода, ангелом, спустившимся на землю. О! Не гневайся, Всевышний, что в своих мыслях смею приравнивать простую танцовщицу к лику ангелов. Но разве девушка эта не Твоё создание? О мудрый ваятель, из-под твоего талантливого резца не выходило творения более совершенного, чем она. Пусть я ослепну, но не устану смотреть на неё.
Наконец, борьба благоразумия и страсти, кипевшая в благородном юноше, закончилась полным поражением благочестивых доводов. Тенгри-Кул сел писать мадхию[42], в которой воспевал красоту сразившей его гурии. Старый слуга принёс ему утром завтрак и ужаснулся, когда увидал господина, спящим на ковре. Рядом одиноко догорала свеча, там и тут валялись исписанные листы бумаги.
– Аллах Милосердный, до чего же доводит учёность неокрепших духом молодых людей! – в сердцах воскликнул старик.
От невольного вскрика слуги Тенгри-Кул пробудился, потянулся и взял из рук старика поднос. С самым весёлым и беспечным видом он принялся уничтожать всё, что находилось на нём: тёплые лепёшки, мёд и сыр. Старый слуга побледнел и, всплеснув руками, пробормотал:
– Я так и знал, учёность лишила его разума. Господин принимает пищу, не омывшись и не совершив намаза. Прости его, Всевышний, за бесстыдство и богохульство!
А Тенгри-Кул вскоре вновь спешил к базару. Шатёр танцовщицы стал для него центром Вселенной, и, если бы влюблённый юноша оказался сейчас в самом дальнем и глухом уголке ханства, ноги принесли бы его сюда поневоле. Пробиравшемуся сквозь базарную толчею мурзе то и дело слышались звуки флейты и барабана, ему казалось, что представление уже началось, и он всё убыстрял и убыстрял шаг. Однако у шатра, где обитала покорительница его сердца, было тихо и пустынно. Тенгри-Кул остановился и прижал руки к груди, чтобы умерить пыл стучавшего сердца. Будь он смелее, откинул бы рукой полог шатра, но робость одолела юношу, и он замялся на месте. А полосатая занавесь дрогнула сама и выпустила на дневной свет сонного хозяина. Мужчина, потягиваясь, почёсываясь и зевая, устроился
Иблис – дьявол, его слуги – злые джинны (шайтаны), сбивающие людей с истинного пути.
Мадхия – ода.