Сестра милосердия. Елена Крюкова

      Сёстры мои. Сёстры.

      Сёстры милосердия.

      Эту дверь открою и тихо войду.

      Вы мои слёзы. Вы мое бессмертие.

      Наяву, во времени, в чужом бреду.

      Вы чужие сёстры.

      Вы чужие девочки.

      Дочери, и матери, и жены, и…

      Милосердье надвое, натрое не делится.

      Вот оно – единое, родильное, в крови.

      Вот оно – ребёнок… каждый раз рождается…

      Я-то, хирургиня, застыла у стола…

      Рана углубляется, кетгут разрывается,

      Человека человек спасает, вот и все дела.

      Человеку человек – тепло… хлеб… колыбельная…

      Замерцала боль керосином золотым…

      Закопчённое стекло… жизнь-смерть нераздельная…

      Замыкается войны чёрный круг и дым…

      Божий круг. Коловрат. Вековое колесо.

      Время, ты по кругу! А мне – лазарет.

      Снова раненых гора. Кровь пылает полосой.

      Лишь во сне моей войны не было и нет.

      А глаза открою – стон… жалуются, сердятся…

      Бредят… дико вопят… стариками ли, детьми…

      Я опять на войне – сестра милосердия.

      Крепче ты меня, солдат, пред смертью обними.

      И тебя я обниму. В смерть, в неё не верится.

      Ты детей ещё родишь. Вернешься домой.

      …сёстры мои. Сёстры.

      Сёстры милосердия.

      Мiръ лежит на койке, контуженный, немой.

      Мiръ лежит, слепой, великий, насмерть перевязанный,

      Весь обхваченный крестом, красным бинтом.

      Мы его спасём. Как и было сказано.

      Во Святом Писании. И сейчас. И потом.

      Я вижу вас. В проёме ли дверном,

      В оконном закрещённом ли квадрате —

      Вот тень. Вот лик. И думы об одном:

      Пусть тот солдатик выживет в палате.

      На койке ржавой, третьей от окна,

      Под морфия инъекцией, под платом

      Немого жара. Там – идёт война.

      Здесь – скорбный бой немеркнущей палаты.

      Я вижу вас. Близ швабры и ведра.

      В огне стерильной операционной.

      Стоящих до полночи, до утра

      На вахте лазаретной и бессонной.

      Девчонки, школьницы ещё вчера.

      Хирурга понимают с полуслова.

      Кровавый шёлк больничного ковра.

      Вы сёстры милосердия святого.

      Вы видите в лицо уродку-смерть.

      Калечную. Глухую. Ледяную.

      Вы шепчете: тебе нас не посметь

      Всех перебить. Мы, весь народ, воюем.

      Мы русские. Весь русский лазарет.

      Порвём мы на бинты свои рубахи:

      Казах, якут, татарин. Смерти нет.

      И боли нет. И времени. И страха.

      И только там, в ночи, я вижу вас,

      С термометром и полным жизни шприцем,

      С пронзительным свеченьем слёзных глаз,

      В полночной тьме разрушенной больницы.

      И лица тех военных медсестёр —

      Как родовые строгие иконы.

      Во времени ином горит костёр:

      Так чудотворно, так неизречённо.

      И на колени мысленно встаю

      Пред каждым сестринским,

           во мгле плывущим ликом:

      Родные, забинтуйте жизнь мою,

      Израненную памятью великой.

      Рядом со мной, в лазарете моём,

           рядом с операционным моим столом,

      На поле боя, когда нельзя идти в рост,

           только ползти.

      В белых халатах, они все в грязи и крови,

           они дом на слом,

      Разбомблённый дом, Красный Крест,

           на спине вдаль не унести.

      Только на рукаве. Красный Крест мой – на рукаве.

      Родные, вы ведёте войну со Смертию не в бою,

      Не под грохот снарядов – здесь, на столе,

           в простынёвой