Россия, кровью умытая. Артём Весёлый
Илюшку потерял? – спросил он Ивана. – Где Алешка? Наши писали, будто его… того, да я не верю.
– Верь, Алексей под Перемышлем убит, батареец Степка Подлужный самолично мне сказывал.
– Угу, пиши – пропал казак.
– Илька в плену.
– Илюшка? В плен дался? Так, так… Два брата, два мосла… – Старик перекрестился, закусил бороду и, постояв короткую минутку в печали, обратился к сыну Дмитрию: – Ну а ты на войне был?
– Нет, папаша, меня освободили как слабогрудого.
– Э-э, тухляй… И в кого ты, бог тебя знает, такой уродился?.. Позоришь наш род, племя. Я в твои годы лошадь в гору обгонял.
Дмитрий растерянно пробормотал:
– Я хотел… Но так вышло… Я не виноват… Теперь приехал в родные палестины отдохнуть и переждать, пока вся эта канитель кончится… Вот моя жена Полина Сергеевна.
Михайла искоса глянул на остроносую молодую женщину, перебиравшую в руках серебряный ридикюль, и равнодушно сказал:
– Живите, куска не жалко. Около меня чужого народа сколько кормится, а ты как-никак нашего, чернояровского заводу.
Повел сыновей по двору.
Двор был чисто выметен. Крепкая стройка, пудовые замки, псы – как львы. Пахло прелым навозом и нагретой за день сдобной землей. Под навесом, между двумя стояками, на деревянных крючьях была развешана жирно напоенная пахучим дегтем и остро сиявшая серебряным и медным набором сбруя. Всего противу прошлого поубавилось, но было еще достаточно и птицы, и скота, и хлеба. На погребе – кадки масла, тушки осетров своего засола, бочки вина своей давки, под крышей связки листового табаку и приготовленные на продажу тюки шерсти-шленки.
Старик нацедил из уемистого бочонка ковш виноградного, отдающего запахом росного ладана вина и, отхлебнув, подал Ивану:
– Со свиданием, сыны.
– Как оно, батяня, живете и чем дышите?
– Слава Царице Небесной, есть чем горло сполоснуть, есть чего и за щеку положить. Один казакую, а все тянусь, наживаю. Суета сует и томление духа, как сказал пророк. Гол человек приходит на землю, гол и уходит. Вы, сукины коты, на мою могилу и плюнуть ни разу не придете. Из меня – душа, из вас – добры дни. Все до последнего подковного гвоздя без меня спустите, без штанов пойдете с отцова двора. Попомните мое слово.
– Напрасно вы, папаша, так, – встрепенулся Дмитрий. – Я в Петербурге большие деньги зарабатывал. Имел свой выезд, свою дачу, дом собирался купить… Какое, однако, холодное вино – зубы ломит.
– Дача, выезд, миллионщик… А с поезда чемодан на горбу приволок.
– Что делать? Все отобрали. В пути остатки дограбили. Вы, тут сидя, и представить не можете, какой ералаш творится в столице, в городах и по дорогам. Сам не чаял живым выбраться.
– Тюря. Да я бы…
– Хитро жизнь повернулась, – весело сказал Иван. – Кто был чин, тот стал ничем.
Старик нацедил еще ковш и выпил не отрываясь.
– Дисциплину распустили, оттого и бунт взыграл на Руси. Духу глупого развелось много. У нас, бывало, вахмистры представляли атаману ежемесячные реестры об образе мыслей