Великий шаман Никон. Группа авторов
любопытно еще одно повествование из детства Никона: однажды он оседлал могилу отца и начал проклинать обидчика их коровы, в результате чего того скрутило судорогой. Затем мальчик сжалился над этим человеком и вылечил от недуга. После этого он прослыл ребенком-шаманом. Схожий сюжет существует в рассказе Г.В. Ксенофонтова о сыне шамана Ньиргиэрдээх. Но там борогонец сидит верхом на арангасе отца и бьет тальником, призывая духа на помощь. В ответ из могилы вырастает вихрь, который разбрасывает обидчиков его сына. Арангас с духом предка намекает на связь с табыком, висевшим на дереве. Согласно одному преданию, в табык на пригорке тумул били 9 одноглазых шаманов и шаманок. Удивительно, что сам Никон называл себя громовым шаманом – «ньиргиэрдээх». Совпадение наблюдается и в том, сын Ньиргиэрдээха с криком: «Бере тэллэгэ!» (букв. «волчья постель!») – бросается на князя Бахсы с пешней наперевес.
Для понимания шаманства саха примечательно камлание молодого Никона с использованием бубна, во время которого он раскрывает сущность своей шаманской природы. Приведем краткое содержание мистерии «оживления» бубна. Идея всесильности шамана подчеркивается эпитетами его атрибута: «жеребец с серебряными крыльями», «пешнеклювый», «могол ураса с тремя опоясками», «панцирь куйах» и «зеркало кюсэнгэ». Отсюда видим, что бубен сравнивается не только с сосудом для молока, круглым озером, но и с юртой сурт. В тексте камлания С.А. Зверева «Ытык дабатыы» утроба шамана тоже сравнивалась с чумом могол ураса. Из чего следует вывод: шаман и бубен как единое целое разделяют одну судьбу. Вот почему вместе со знатными людьми хоронили их коней, покрывая сверху берестой. Вплоть до войны старые шаманы завещали, чтобы около их могилы вешали их чабычахи.
Шаманское дерево с бубном отсылает к мифу о звере кэй кыыл, лежавшем на вершине горы или холма у дерева Уйук мас и охранявшем шамана-олененка тугут. Верхом на звере кэй кыыл шаман совершал камлания и сражался с врагами. На архаичность образа матери-зверя указывает сходство слова кэй с тюркским кейик, кеджик «лань», «дикий зверь». Видимо, далеким аналогом женской одежды тангалай кэджингэ сон являлась шуба из шкуры барана чубуку, упоминаемая в олонхо северных саха как воинский доспех, изготовленный из пегой шкуры облачного зверя кэй кыыл. Отсюда возникает одна догадка: для матери-души Никона люлькой служил бубен «одноглазого» тунгуса Джадаабыла.
У тунгусов тотемом считался матерый медведь. На вопрос о генезисе шаманства у тунгусов дает ответ археологическая находка на Ангаре: в могиле мужчины с расчлененными костями были найдены лежащие по направлению на восток (знак возрождения) три статуэтки медведей. Возможно, мужчина-шаман был расчленен потому, что его дух уподобился медведю. Значит, на закате каменного века и заре медного века на Ангаре шаманство уже существовало. И это дает повод вспомнить слова Г.В. Ксенофонтова о том, что похоронные обряды сначала развились среди шаманов, а потом были распространены среди простых смертных.
«Пешнеклювый»