А за околицей – тьма. Дарина Александровна Стрельченко
оплёй, поди, перешибло?
– В Хтони от меня убежала, – проворчала Обыда́ [2]. – На самое Пламя напоролась.
Лицо у лежащей в гробу было тёмное, обгорелое; словно бы удивлённое. Кощей вздохнул, нагнулся, сложил крест-накрест на тощей девичьей груди белые руки.
– Смотри-ка, и запачкаться не успела. Ни пятнышка.
– Боялась потому что. Пламени боялась. Вот и угодила прямо к нему.
– Чего боишься, то и сбывается, – покивал Кощей.
– Что ж ты тогда смерти своей боишься, батюшка?
– А ты что ж тогда так боишься без преемницы остаться?
Постояли молча. Поглядели, как наползает на гроб осенняя крапива, как проседает под могилой земля. Когда лицо ученицы скрылось под корнями, Обыда махнула рукой, и молодая ель надвинулась, укрывая холмик.
– Засыпай, – шепнула она, наклонившись, и опустила сверху маковое зерно. – Да спи сладко.
– Новую девку покрепче ищи, – посоветовал Кощей, запахивая плащ. – Чтоб ловкая, да тёмненькая, да жилистая. Вот как позапрошлая была. И хорошо бы, чтоб повзрослей. А то ведь не успеешь.
– Не твоя забота, батюшка, – ответила Обыда, не замечая, что ветер растрепал волосы и распахнул кожух[3].
Затрещали ветки. Кощей насторожился:
– Гамаюн[4], что ли?
Обыда неохотно, медленно обернулась. Тряхнуло обмётанные инеем стебли, полетел мелкий снег. На мутный свет кубарем выкатилась девчонка. Крохотная – едва до пояса достанет. Чумазая, в обносках, светленькая, как зайчишка. Кощей сделал шаг из тени, но Обыда шикнула, отогнала. Обратилась к девочке:
– Ты откуда, глазастая? Заблудилась, поди?
На ресницах дрогнули слёзы – крупные, как росинки.
– Откуда будешь-то? Из деревни?
Обыда протянула руку, осторожно коснулась девочки. Спрашивает, а сама оценивает: ладони тёплые – Пламя приживётся; пальцы длинные – легко будет и перо держать, и пестик, и помело. Глаза ясные – колдовства чужого ещё не вложено.
– Вот твоя девица, явилась, – хохотнул у ели Бессмертный.
Девочка увидела его, взвизгнула, отпрянула. Обыда одной рукой прижала её к себе, другой зашарила в складках платья, велела Кощею:
– Ну-ка, иди давай, не пугай!
Вытащила пригоршню листьев – по осеннему грибному лесу пошёл запах терпкого лета. Протянула девочке:
– Понюхай. Сразу страх забудешь. Всё забудешь…
Ждала, что та оттолкнёт, побежит прочь, но девочка сама потянулась к листьям на сухой ладони, втянула запах. Грохнуло в небе, молния расколола тучи, ударив в озеро. Кощей обернулся на тёплую избу вдалеке – плясала свеча, шипел самовар, щёлкали ходики, – и шагнул из-под еловых лап в ненастье. На прощанье бросил:
– Уж эту не проворонь.
Девочка засмеялась; подкосились ослабевшие коленки, и она рухнула к ногам Обыды. Уснула. Та протянула задумчиво:
– Вот, значит, кого богинка-то[5] сжечь хотела…
Лёгкая оказалась, как травинка.
Обыда донесла девочку до дома, взобралась на крыльцо. Изба сама, без указки, опустилась пониже, распахнула дверь. Потянуло навстречу сладким запахом кадушки с тестом, травяным духом сушняка, крепким ароматом яблок. Девочка даже сквозь сон услышала, зашевелилась.
– Спи, спи.
Обыда опустила её на лавку, села рядом. Дел невпроворот, а поди ж ты – захотелось посидеть, передохнуть. Миг прошёл, другой; ходики отбили четверть часа. Обыда упёрлась кулаками в колени, встала и подошла к каразее[6] у стены. Осторожно, чтоб не коснуться стекла, отдёрнула, заглянула в зеркало – всё в трещинах и мушиных точках.
Ходики замерли. Изба поджалась, скрипнула дверь.
– Ну-ну, будет. Я быстренько, – примирительно велела Обыда.
Вернулась к лавке, взяла девочку на руки. Поднесла к тёмному стеклу. Ничего не изменилось: та же горница в глубине, та же найдёныш – светленькая, заплаканная. Точно в день смерти предшественницы явилась, как и положено.
Поскорей, чтобы лишний раз себя не увидеть, Обыда задёрнула каразею. Тут же облегчённо зашипел самовар, дождь залупил по окнам.
– Вот и всё, – похлопав по брёвнам, усмехнулась она. – А ты, глазастая, спи. Завтра. Всё завтра.
Недосуг было сегодня с новой ученицей возиться, нужно за прежней прибрать: косы, платья сжечь, монисто[7] вычистить. Не наберёшься на них платьев, на окаянных. Только вылупятся, уму-разуму научатся – тут же готовы и в золу, и в землю. Взять хоть последнюю. Сама. Сама! А что сама-то? Сама-то в Пламя и угодила. Глупенькая, визьтэ́м[8]! А ведь ясная голова была, и глазки ясные. Хорошая бы вышла яга.
– Может, из этой хорошая выйдет, – поливая из ладоней яблони, запирая горе, вздохнула Обыда.
Избушка
Обыда́ – существо в удмуртской мифологии, по внешнему виду и функциям близкое к классической бабе-яге.
Кожух – кафтан, подбитый мехом.
Гамаюн, Сирин и Алконост – в славянской мифологии волшебные сладкоголосые полуптицы-полудевушки.
Богинка – в славянской мифологии существо, чаще всего злобное, способное красть младенцев.
Каразея – грубая шерстяная ткань.
Монисто – ожерелье из бус, монет, разноцветных камней; оберег. Может быть разной длины, может состоять из двух частей, прикрепляющихся друг к другу.
Визьтэ́м (удм.) – дурак; глупый, бестолковый.