Когда они исчезнут. Елена Гвозденко
одворотни зазывает торговец гречниками: «Греш-ш-ники горячие, с пылу-жару». Дюжий мужик со сбитенником в руке, увешанный баранками, снуёт в толпе. Мальчишка в дырявом тулупе и латаных валенках следует по пятам, жадно поглядывая на густую связку.
– Пошёл, – рявкает сбитенщик, отгоняя голодранца.
«Маскерад, маскерад», – гудит улица.
– Это что же за Минерва таковская? – обращается солидный купец, стоящий у самой обочины, к своему приятелю.
– А кто ж её знает, причуда царская. Баба, видно. Теперь всё ожидать можно, при новой-то правительнице.
«Маскарад “Торжествующая Минерва”, первое массовое развлечение императрицы Екатерины II», – проносится в голове Антона. Откуда он это знает, что за Википедия в его голове?
За спинами купцов каменное здание – усадьба Салтыковых, центральная часть, боковые пристройки появятся позже. Мясницкая улица, ставшая благодаря великому Петру одной из главных проезжих в Москве. Минерва – древнегреческая богиня мудрости. Четыре тысячи человек несколько дней разъезжали по московским улицам с аллегорическим представлением для народа.
Толпа засуетилась, пришла в движение, послышались окрики и звук оплеух. Мещане и разночинцы, вжатые в стены, норовили забраться повыше, чтобы не пропустить обещанного зрелища. Наконец на Мясницкую въезжают огромные колесницы, запряжённые волами. Перед колесницами проносят первый шест с особым знаком для каждого отделения.
«Момус, пересмешник, древнегреческий бог насмешки и порицания, постоянно ищущий изъяны, знак первого акта уличной пьесы», – ожил голос в голове Антона.
Момус на шесте с куклами и колокольчиками, с подписью «Упражнения для малоумных». Хор комической музыки, исполняемой под литавры, театры кукольщиков, всадники на деревянных конях с погремушками, барабанщики и флейтисты в кольчугах.
– А сейчас, уважаемая публика, вы увидите самого Панталона, пришедшего к нам из итальянской комедии, – над шествием разносится звонкий голос оратора, доносящего до народа замысел устроителей. – Смотрите, смотрите, его несут слуги в портшезе. Этот сеньор хоть и совсем старик, но постоянно влюблён, потому и танцует, – при этих словах актёр, изображавший Панталона, спрыгивал на мостовую и устраивал неприличные кривлянья. Публика заходилась в восторге.
– Смотри, смотри, а штаны-то, да такие штаны можно и на избу натянуть.
– Глупый педант, он любит поучать. А вокруг него слуги – шуты да скоморохи.
Окружение педанта извивалось и корчилось в ответ на каждую реплику своего господина.
– Всяк должен ходить ногами, а хватать руками, – изрекал научник.
Толпа смеялась, улюлюкала, свистела.
– Это что же за намёки, позволь спросить? – обращался к собеседнику купец. Тот в ответ лишь покачивал головой.
– Этот придира так любит мелочи, что, если, скажем, подать ему не ту миску к обеду, так и кушать не соизволит. Так и помереть с голоду может, – голос ведущего заглушил хохот.
Книгохранительница безумного враля с огромной стопкой книг, Арлекин, Забияка, храбрый дурак – каждого нового персонажа народ встречал восторженными криками.
Два человека вели быка с рогами, приделанными на груди. Верхом на нём восседал человек с изображением окна напротив сердца. Рядом несли макет вертящегося дома.
– «Момус сетовал на богов, зачем вы сотворили быка и так высоко приладили к нему рога? Ему удобнее было бы бодаться, будь эти рога на груди», – объясняли публике.
– Ишь ты, на груди, а есть-то как? – кричали с задних рядов.
– И человек Момусу не понравился. Он решил, что если бы было оконце напротив сердца, то всяк мог бы заглянуть внутрь и понять, какой он на самом деле.
– А что, Аннушка, – крикнул кто-то в толпе, – заглянул бы тебе твой муженёк в грудь и разгадал, к кому ты бегаешь ночами.
– Удобно было бы, – комментировали купцы, – сразу видно, обмануть тебя хотят или как.
– Так и тебе бы в сердце-то смотрели…
– А дом не должен стоять, а должен вертеться. Скажем, попался сосед нехороший, так дом и отворотить можно.
Шествие замыкал сам Момус в маске, изображающей насмешку.
Маска стала увеличиваться в размерах, расползаться, пока не закрыла собой шумящую улицу…
Глава 1
Позже он в мельчайших деталях вспоминал день, когда получил известие о таинственном исчезновении Анны Петровны Кислициной – тётки, сестры отца. Реальность проступала неохотно, будто опутанная вязкой топью обречённости. Обречённость, да-да, именно обречённость. Всплывал почему-то разговор с Васильковым за неделю до этого, даже не разговор, а какие-то обрывки, кусочки рваного смысла, никак не желающие связываться в нечто цельное. Мешала чёрная кружка Василькова с дымящимся кофе, выписывающая пируэты перед самым лицом