Свидетели под одной крышей. Екатерина Аценс
и почему-то я вдруг понял: то, что он рассказывает, было самым важным для него воспоминанием. Каждая деталь в его рассказе имела не переоцененную значимость, – Читали по ролям. Я был лордом Генри.
Больше ничего Данко не сказал: он затих, как оборвавшийся колокольчик на двери в табачную. Небо уже сделалось черным, острой дугой очертилась Луна, холодный ветер взъерошил мне кудрявые волосы на затылке, а Данко все стоял, уставившись куда-то в сторону – смотрел туда, где серая подворотня уходила в мрачный дворик с косыми лавочками; там никого не было, только дрожал от ветра зеленый мусорный бак на ржавых ножках. Осознание чего-то важного билось в моей уставшей голове, раздражало мысли, но я, как застывший во времени ученый на портрете Рембрандта, все никак не мог уловить эту важную деталь – что было не так? Что было принципиально новым?
– Меня ждет Майя, – вдруг подал голос Данко, – Я уже сильно задержался.
– Ладно, – кивнув, я нащупал дубликат ключей от квартиры Данко в кармане своих брюк, – Тогда я сразу домой. Полить аглаонему в моей комнате?
– Да, пожалуйста, – во взгляде Данко скользнуло легкое удивление: наверное, он не думал, что я запомню название растений в его квартире.
Больше я не стал задерживаться. Когда я был готов ступить на пешеходный переход, Данко меня вдруг окликнул – и я обернулся.
– Спасибо, Казимир, – прочитал я по его губам.
Я широко улыбнулся. Уже потом, пару дней спустя, я разучился так искренне улыбаться.
Глава 5. Расколотый надвое
После дождя в воздухе проснулась небывалая для сухих московских двориков свежесть; университет мой был прямо в центре, и рядом извечно шумящая трасса приносила с собой оседающий горечью на языке запах бензина и пыльных шин. Теперь стало по-настоящему свежо, и ворчание машин наконец стихло. Переходил улицу я не спеша, каждое мгновение тратя на то, чтобы насладиться горьковатым петрикором.
Помню, рядом со мной, по блестящему шероховатыми выбоинами асфальту пронесся здоровый автобус-гармошка, запыхтев, как старый моряк с трубкой из какого-то советского мультфильма, а потом мне открылся вид на другую сторону дороги. Мои ноги сразу же приросли к земле, стоило мне уловить этот темно-красный оттенок – как у спелой черешни, бойкий и азартный. Таким был цвет волос Евы. Последний раз, когда я ее видел, был в тот злополучный день – теперь он казался мне невероятно далеким как бесцветные разводы на старых глянцевых фотографиях в бабушкином альбоме. Осознания того, что спустя невыносимо долгое время удача наконец улыбнулась мне, придавило меня к земле, и я стоял как истукан – ни пошевелиться, ни подать знак, ни крикнуть, хрипя взволнованным голосом «Эй! Это я!». Скрючившийся надо мной фонарь вдруг заморгал – должно быть, именно это заставило Еву повернуться в мою сторону. Когда наши взгляды встретились, меня пронзило ледяным страхом – я не должен был контактировать с ней, мне стоило уйди немедля, сделать вид, что узнавание в моем взгляде было ошибочным. Мимо нас, заставших по разным