Новые идеи в философии. Сборник номер 7. Коллектив авторов
совершенно неверно. Конечно, можно называть и акт мышления мыслью, и мы сами это раньше делали. Но слово это имеет два принципиально различных значения, на которые уже указывал7 Гербарт, и если я говорю, что в предложении думается мысль или чрез предложение понимается мысль, то я не имею в виду акта мышления.
Мысль, например, которую мы называем «закон тяготения», впервые продумана была Ньютоном. Но разве эта мысль есть акт мышления только Ньютона? Конечно, нет. Тысячи мыслили ее со времени Ньютона. Акт мышления был у каждого человека, мыслившего ее, иной, и, как психическое бытие, каждый акт отличался от другого. Несмотря на это, мысль о тяготении для каждого, кто ее действительно мыслил, была одна и та же. Но это было бы совершенно невозможно, если бы она совпадала с актом мышления. Таким образом двойственное значение слова ясно: в одном случае мысль есть тожественное значение истинного предложения, в другом – всегда изменяющийся и никогда в точности не повторяющийся психический акт понимания или думания.
Однако, возможно, что это рассуждение слишком отягчено предпосылками и им доказано слишком мало потому, что мысль, и не совпадая с актом понимания, все же всегда могла бы быть чем-то психическим. Мы допустили множество субъектов, из которых каждый хотя и мыслит одно и то же, но по-разному. Можем ли мы доказать это различие актов мышления? Мы не будем здесь пытаться дать прочное доказательство; покажем только, что другое рассуждение, приводя к тому же самому результату, т. е. к необходимости различать мысли и акты, доказывает, что мысль вообще быть ничем психическим не может. Для доказательства я ограничусь на этот раз одним актом мышления, хотя бы тем, которым я сейчас мысленно понимаю закон тяготения. Как психический процесс, он необходимо происходит во времени: начинаясь в определенный момент времени и снова исчезая в другой, позднейший момент. Но что значит, что мысль о законе тяготения начинается и прекращается, что она вообще есть протекающий во времени процесс? С этим утверждением нельзя связать никакого общепонятного смысла. Мы предполагаем, что мысль истинна, а это значит, что она истинна всегда, или, точнее, что понятие временнóго процесса с нею вовсе не может быть связано. Отсюда, однако, не только следует, что истинная мысль не есть акт мышления, но что она вообще не есть что-либо психическое. Ибо все известное нам психическое имеет начало и конец, т. е. протекает во времени. Но это ведет тогда еще дальше. То, что имеет значимость о психическом бытии, значит также об эмпирическом бытии вообще: бытие существует во времени, а это приводит нас к выводу: действительны только акты мышления, истинные же мысли, напротив, вовсе не принадлежат к эмпирической действительности, ни к психической, ни к физической.
Уже эти соображения показывают, что теория познания может избрать, кроме первого, еще и другой путь. Она исходит из истинного предложения. Если при этом и всплывают психические акты думания и понимания, то все же вполне в ее власти оставить
Lehrbuch zur Einleitung in die Philosophie, § 13: «Кто, научая мысль (das Gedachte) и связывая с нею трудности, перескакивает к рассуждению об акте мышления, тот покидает свой предмет, которого ему следовало бы привыкнуть держаться». Далее срв. § 34 и другие места в сочинениях Гербарта. Я не могу здесь дать перечисление и оценку авторов, работавших над выяснением этого различия до и после Гербарта. На первом месте следовало бы назвать Bolzano. Насколько мне известно, он первый провел это различие с большей силой и вполне систематической последовательностью. Его Wissenschaftslehre (1837) долгое время было, можно сказать, совершенно неизвестно вне Австрии; к тому же писатели, бывшие под влиянием Bolzano, находились, кроме того, под таким сильным гнетом своеобразного схоластически окрашенного психологизма Brentano, что именно наиболее значительные мысли Bolzano, так же сильно окутанные схоластикой, остались совсем незамеченными. Лишь Husserl, самый своеобразный и вместе с тем глубокий последователь мыслей Bolzano (наряду с его «Логическими исследованиями» следовало бы еще назвать «Gegenstandstheorie» Мейнонга), первый содействовал тому, что Wissenschaftslehre снова многими стало читаться. К сожалению, книгу эту очень трудно достать. Я поэтому познакомился с нею только в прошлом году, когда излагаемый ниже ход мыслей уже был мною найден. Размежевание с Bolzano и с Гуссерлем, который, впрочем, не совсем освободился ни от психологизма, ни от схоластики Брентано, завело бы нас здесь слишком далеко. Как далеко идет наше согласие с обоими этими мыслителями, сведущий читатель сам тотчас же заметит. Все же, по тем же основаниям, что и при ссылке на Липпса, я хотел бы вкратце указать на принципиальную противоположность. Прежде всего я полагаю, что последовательное разделение логики и психологии только еще резче должно выявить оспариваемый Husserl'ем характер логики, как науки о теоретических ценностях. Полемика Гуссерля против Зигварта, в которой очень много правильного, нельзя считать здесь последним словом. Это находится в связи с тем самым пунктом, в котором уже выводы Гербарта кажутся мне сомнительными. Последний называет образования, которые не суть «ни реальные предметы, ни действительные акты мышления», понятиями, разумея под ними значения отдельных слов. Со значения слов начинают и Bolzano, и Husserl. В тексте я пытаюсь показать, почему для того, чтобы схватить сущность логического, в основу должно быть положено значимое предложений. К критике Гуссерля срав. также R. Kronner «Über logische und ästhetische Allgemeingültigkeit». 1908.