Маруся. Сергей Матвеев

      Надрывая жилы, погрузили мы в кузов наших убитых. Я подошел к немцу. Ярости не было, и злости тоже – только усталость и печаль, горечь на сердце. В ушах стоял голос дядьки Миколы. Я перевернул немца на спину и вгляделся в его бледное, перепуганное и перепачканное лицо. Совсем молодой. Крепко сжатые губы мелко дрожали, так же, как и веки. Голубые глаза смотрели без ожесточения или ненависти, лишь сильный испуг и еще надежда, на милосердие и на жизнь, читались в них. Откуда приехал он к нам, из Берлина или Лейпцига, а может быть, Мюнхена-Дрездена, какие еще там в Германии города. И я понял, что хотел сказать дядька Микола, почему не поднялась у него рука. Вот только словами я объяснить это не смогу никогда. А может, и не надо слов вовсе.

      Весна сорок пятого. Воспоминания Элизабет Кох

      Я была совсем маленькой, когда подходила к концу эта ужасная война. Весной сорок пятого мне исполнилось семь лет. Хорошо помню вкус буханки хлеба, которую где-то достала мама, устроив настоящий праздник. Если детство приходится на военную пору, постепенно привыкаешь к гулу самолетов, к постоянным тревожным сиренам и даже к бомбежкам. Это становится неотъемлимой частью жизни, и чувствуешь досаду, когда приходится прерывать игру в классики и бежать в бомбоубежище. Но ведь игру можно продолжить и там. Нас было много, маленьких детей войны, в кварталах восточного Берлина последней военной весны.