Сеул – Хиросима. Август 1945. Александра Флид
ночью ходили в лес?
– Нет, я нашла их ещё днем и договорилась, чтобы они дождались ночи. Я пообещала вернуться.
– О чём ещё вы с ними говорили?
– Больше ни о чём.
– Они говорили, как их зовут?
– Нет.
– И вы не признали в них никого из знакомых?
– Нет.
– Но, как же вы заговорили с незнакомыми мужчинами? Тем более, одна, да ещё и в поле.
– Это было в лесу.
– И что вам понадобилось в лесу?
– Целебные травы для моей сестры.
– А партизаны что, прятались как раз в тех местах, где растут целебные травы?
Ей не дают пить. Ей не дают спать. Ей не дают ходить в туалет.
Гён Ран дремлет прямо на полу холодной камеры, дожидаясь, пока охранник, проходя мимо её двери, проведёт железным прутом по металлическим решеткам, извлекая из них тошнотворный вибрирующий звук, который снова вернёт её к бодрствованию.
Трупы так и остались лежать во дворе. Что толку от того, что она отослала детей к соседке? Всё равно, они вернутся и найдут мертвых людей в своём дворе. Какая травма для неокрепших детских умов.
Впрочем, это уже произошло. Ещё вчера. Или позавчера. Мать наверняка уже позаботилась о том, чтобы бедолаг схоронили где-нибудь в лесу. Там, где она, эта незадачливая Гён Ран, и нашла трёх здоровых мужиков-повстанцев. Ей так часто пришлось говорить одну и ту же легенду, что она почти поверила своим словам.
Мать позаботится о них. Хон Ёнг Хи всегда тем и славилась, что могла выдержать и мужскую и женскую работу. Справлялась же она эти два года, пока Гён Ран училась в Сеуле, сможет и сейчас вытянуть лямку, пока Мин Хо не исполнится лет шестнадцать. Тогда он пойдет работать на поле, а мать будет следить за домом.
Ей так хотелось, чтобы Мин Хо тоже пошёл учиться. Сколько денег мать и отец отложили на первый год учебы для Гён Ран? Пустые растраты. Пропадают эти деньги. Пропадают прямо сейчас, на сыром полу грязной камеры. Вместе с упрямицей Гён Ран.
Ладно, жаль, конечно, но лучше пусть мать останется с детьми. Она знает, что делать.
«Я хочу, чтобы мои братик и сестрёнка дожили до конца этой проклятой войны, и только-то».
Офицер Кавада больше не появляется. Он доставил её сюда, вручил близорукому секретарю, а сам удалился. По обрывкам японских фраз Гён Ран поняла, что ему пришлось отправиться в Японию. И зачем ей это нужно? Она и японского толком не знает, к чему прислушиваться к чужим разговорам?
Гён Ран ждёт, когда ее начнут бить. На последних месяцах учебы она немало слышала о пытках, придуманных японскими оккупантами. Из застенок живыми не возвращаются.
С ней по-прежнему только беседуют. Три раза в день. Вместо еды, что ли? Про еду она уже стала забывать. Ей и пить-то всего один раз в день дают.
Сегодня секретарь молчит, глядя на бесконечные записи допросов. Одно и то же гоняют по кругу. Не надоело?
Так и хочется спросить его: «Ну, когда уже начнем?». Гён Ран даже улыбается, сдерживая безрассудный порыв. Пока не бьют, лучше не напрашиваться.
– Ваша мать хотела вас навестить, – начинает говорить секретарь. Его голос звучит равнодушно, словно он говорит о том, что к вечеру обещают дождь.
Хотя,