Прощанье с Родиной. Евгений Попов
хрен моржовый типический, в полотняном картузе, с нашлепкой усов над тонкой губой. Трудновато пришлось ребятам: бессонные ночи, конвейер на Лубянке, ледяной ад колымских лагерей… но вот уже новые врата распахнулись, за которыми оказался полный НЭП, организованный лично тов. Лениным «всерьез и надолго», где им за их доллары сулили кучу неведомо чего, каких красивых благ – и жареного гуся, и трактор «Фордзон», и концессию на забайкальских приисках, да не сошлись в цене, и опять им немного напинали бока.
…Смотались, Троцкого встретили – не соблазнились… а тут и какие-то совсем уже брутальные личности тянут их куда? Естественно – снова на допрос, и сидит там живописный дядька такой в усах пушистых, свисающих ниже подбородка, в смушковой папахе с красной лентой, да в кожане, тельняшке, да портупеей перепоясанный, да оружием обвешанный – и чего уж у него только нет, братцы! Тут тебе и граната, и наган, и маузер, и разрывная пуля «дум-дум», и сабля – клинок боевой. Чего хочешь! На любой вкус! А одесную и ошую от него двое в таких же национальных костюмах времен Гражданской войны, пока еще безусые, хотя тоже очень храбрые.
– Кто такие, почему не знаю? – спросил красный командир.
– Валюту менять пришли, – бесстрашно и четко, как в фильме «Мы из Кронштадта», ответили писатель Гдов и безработный Хабаров, стоя, как на одноименной картине «Допрос коммуниста» художника Иогансона.
– А вот щас вам будет валюта, – посулился командир и ласково обратился к своей подрастающей смене: – А ну-ка, хлопцы, всыпьте-ка по пятьсот горячих двум этим мудакам.
…Закрыв глаза, до крови закусив губы, тяжело дергались под свистящими ударами революционного ремня. Больно-то – больно, но самое главное – за что?
– …А за то, милостивые государи, что все мы коллективно виноваты в трагической истории нашей многострадальной матушки-России, – учил их какой-то сухощавый дореволюционный господин в пенсне, с добрыми близорукими глазами и бородкой клинышком. – Мы коллективно задолжали народу, совершенно оторвавшись от него. Гляньте окрест – какая чушь и дичь творится в наших бедных селениях! Поля и долы буквально стонут: свободы, свободы!.. И свобода придет, она неизбежно придет в 1917 году. Она будет нагая и с нагайкой. И лик ея будет ужасен и прекрасен, и судорога ужаса, восторга и сладострастия пройдет по нашей великой земле, нежели прежде все в конце концов не закончится естественным наилучшим устройством, и покой снизойдет на нашу усталую, обагренную кровью, пропитанную потом, пропахшую дымом пепелищ родную почву, и все люди действительно станут как братья, каковыми они и являются изначально безо всякого там Шервуда Андерсона. Но – труд и терпение! Тяжкий труд и великое терпение – это единственное, что может быть реальной дорогой, колеей, тропой или тропинкой. Так победим – в единении с землей, почвой, народом и прогрессом! И еще увидим небо в алмазах!
Ялта, естественно. 1904 год. Греческая кофейня на берегу лазурного залива. Белый парус по кромке горизонта