Агония земного сплава. Надежда Геннадьевна Бондарчук
на двери туалетной комнаты, и попыталась реанимировать щеки, хлопая по ним ладошками. Получалась у нее это презабавно.
– Доброе утро, Надежда!
Надежда! Я испытывала крайнюю степень смущения, когда меня называли полным именем – я предпочитала его уменьшительные формы. Мое собственное имя ассоциировалось со святыми сестрами с иконы: Верою и Любовью. В детстве, которое прошло в поселке городского типа, стараниями отца Сергия новая церковь явилась чудесным и мощным украшением обрывистого ухаба. Иконы с ликами, черты которых я слабо различала, потому что все они были с чистейшим оттенком смиренного величия – именно оттенок объединял эти образа – больше всего притягивали мой взгляд. А еще там нестерпимо и вечно благоухал ладан. Я не ставила свечи. Я не читала молитвы. Я неохотно скрещивала пальцы, считая это вычурным и пошлым ритуалом – поклон. Но я с благоговением смотрела на святые лики. Я впитывала их в свою память. Святыми они мне казались именно из-за своего спокойного, непонятного мне и недоступного смирения. Только великий способен смириться со всем, принять все и продолжить все. Но тогда я еще не знала об этом. Мои глаза наполнялись слезами от ощутимой мною красоты и чистоты этих образов. Я трепетала в молчании, не смея выразить свой душевный восторг – я боялась даже пошевелиться. Во мне рождалось великое понимание и преклонение перед силой этих ликов. Я замирала от восторга и тишины. Это были самые спокойные минуты моей жизни. Особенно притягивала мой взор икона Веры, Надежды и Любви с их матерью Софьей-мученицей. В названии иконы я прочитывала свое имя. И это для меня что-то значило. На Надежду я не смотрела – я была ею. Вера, высокая и умная, находилась всегда справа от матери. Тихая покорность, которая заставляет нас верить без всяких на то оснований (неверие порождает лишь собственный хаос), светлым маяком теплилась в кротком и строгом взоре. И я готова была ей поверить.
С тех самых пор она, конечно, изменила свой имидж – она переоделась. Вера заменила нимб элегантной широкополой шляпой с неизменной вуалью, всегда светлой и опущенной; элегантный брючный костюм, застегнутый на все пуговицы, подчеркивающий ее хрупкость, и обязательный собранный дорожный ридикюль синего цвета в левой руке. Последнее время она все чаще и чаще переодевалась. Моя Вера становилась вероломной. Это стало как хобби для нее. Креста, который она держала в правой руке на иконе, уже не было – его заменили часы классического стиля, на кожаном ремешке, которые показывали время. Мое время. Она везде старалась быть моим сопровождающим, но, стоило мне усомниться в ней – ее левая рука крепко сжимала ручку ридикюля – она разворачивалась и исчезала. Любовь же так и осталась простоволосой девчонкой в хлопчатом сарафанчике с босыми ногами. Но! У нее появилось редкое увлечение – икебана. Причем все ее икебаны оказывались пресными и скудными.
***
– Надежда! Время-то – обедать пора! Давай хоть чайку с тобой выпьем? Я-то совсем проголодалась! Столько времени сидели там! Выслушивали! И ведь одно и то же! Каждый