Соборяне. Повести и рассказы. Николай Лесков
что он слышал и что видел в губернском городе. Прежде всего отец протопоп довольно пространно говорил о новых постройках, потом о губернаторе, которого осуждал за неуважение ко владыке и за постройку водопроводов, или, как отец протопоп выражался: «акведуков».
– Акведуки эти, – говорил отец протопоп, – будут ни к чему, потому город малый, и притом тремя реками пересекается; но магазины, которые все вновь открываются, нечто весьма изящное начали представлять. Да вот я вам сейчас покажу, что касается нынешнего там искусства…
И с этими словами отец протопоп вышел в боковую комнату и через минуту возвратился оттуда, держа в каждой руке по известной всем трости.
– Вот видите, – сказал он, поднося к глазам гостей верхние площади золотых набалдашников.
Ахилла-дьякон так и воззрился, что такое сделано политиканом Савелием для различения однослойных тростей; но увы! ничего такого резкого для их различия не было заметно. Напротив, одностойность их даже как будто еще увеличилась, потому что посредине набалдашника той и другой трости было совершенно одинаково вырезано окруженное сиянием Всевидящее Око; а вокруг Ока краткая, в виде узорчатой каймы, вязная надпись.
– А литер, отец протопоп, нет? – заметил, не утерпев, Ахилла.
– К чему здесь тебе литеры нужны? – отвечал, не глядя на него, Туберозов.
– А для отличения их одностойности?
– Все ты всегда со вздором лезешь, – заметил отец протопоп дьякону и при этом, приставив одну трость к своей груди, сказал: – вот это будет моя.
Ахилла-дьякон быстро глянул на набалдашник и прочел около Всевидящего Ока: «Жезл Ааронов расцвел».
– А вот это, отец Захария, будет тебе, – докончил протопоп, подавая другую трость Захарии.
На этой вокруг такого же точно Всевидящего Ока такою же точно древлеславянскою вязью было вырезано: «Даде в руку его посох».
Ахилла как только прочел эту вторую подпись, так пал за спину отца Захарии и, уткнув голову в живот лекаря, заколотился и задергался в припадках неукротимого смеха.
– Ну что, зуда, что, что? – частил, обернувшись к нему, отец Захария, между тем как прочие гости еще рассматривали затейливую работу резчика на иерейских посохах. – Литеры? А? литеры, баран ты этакой кучерявый? Где же здесь литеры?
Но дьякон не только нимало не сконфузился, но опять порскнул и закатился со смеху.
– Чего смеешься? чего помираешь?
– Это кто ж баран-то выходит теперь? – вопросил, едва выговаривая слова, дьякон.
– Да ты же, ты. Кто же еще баран?
Ахилла опять залился, замотал руками и, изловив отца Захарию за плечи, почти сел на него медведем и театральным шепотом забубнил:
– А вы, отец Захария, как вы много логике учились, так вы вот это прочитайте: «Даде в руку его посох». Ну-те-ка, решите по логике: чему такая надпись соответствует!
– Чему? Ну говори, чему?
– Чему-с? А она тому соответствует, – заговорил протяжнее дьякон, – что дали, мол, дескать, ему линейкой палю в руку.
– Врешь.
– Вру!