Воин. Владимир Иванович Чуприна
силясь понять, что происходит.
Придерживая пальцами старенькие круглые очки, то и дело сползавшие на кончик носа, Валентин нервно ходил по комнате от одного окна к другому, пытаясь хоть что-то разглядеть в сумерках крещенского утра.
Вдруг вдалеке зазвонили колокола Кафедрального собора. Почти одновременно с ними завыл паровозный гудок у вокзала. Минута… пять… двадцать – колокольный звон и паровозный свист не прекращались. Они словно вступили в единоборство, пытаясь перекричать один другого, чем всполошили город окончательно.
Валентин застыл, прижавшись лбом к стеклу. Сердце тревожно билось. Оставаться вот так, у окна, было небезопасно. Внутренний голос твердил ему об этом. Но любопытство пересиливало страх.
В поредевших сумерках мимо дома пробежал одинокий солдат, волоча винтовку. Он спотыкался и падал. Слышалась брань. Солдат скрылся также внезапно, как и появился.
– Не выходи! Прошу тебя! Пожа…– Валентин обернулся.
Жена Анна пристально следила за ним, полулежа на кровати в углу комнаты. Ее речь оборвалась. Она закашлялась. Сначала глухо и редко. Потом чаще, громче и взахлеб. Кашель рвался из груди наружу с такой силой, что тело содрогалось, и не было никакой возможности унять дрожь. Анна хватала открытым ртом воздух и тут же прижимала к губам платок. На белой ткани заалели пятна крови.
Наконец приступ утих и Анна успокоилась. Валентин забрал платок и уставился на него. Потом обнял затихшую супругу и, приподняв, уложил повыше на подушки.
– Скоро уж… – равнодушным голосом произнесла Анна и Валентин
почувствовал, как его ноги сделались ватными, а сердце в груди словно оборвалось. Раньше она никогда не говорила таких слов.
– Успокойся, душа моя! – Валентин не узнал свой голос, вдруг севший до хрипоты. Он наклонился, чтобы поцеловать жену.
– Не надо! – Анна отвернулась, закрываясь рукой. – Заразишься! – Она говорила смиренно, словно наблюдая за собой со стороны.
Спокойный отстраненный голос жены, выдававший осознание ею собственной обреченности, холодом закрадывался в душу. Валентин молчал. Он со страхом озирал ту пропасть, что открывалась впереди перед ним и детьми, которых было четверо. Старшему, Мишеньке, едва минуло двенадцать.
Пытаясь побороть слабость в ногах, Валентин присел на край кровати, глубоко втянул воздух и стал ощупывать ноги, словно хотел убедиться на месте ли они.
– Ты же доктор, – понимая состояние мужа, погладила его руку Анна.– Знаешь все лучше меня…
Да, он знал. Туберкулез, полученный за три года до переезда в Ташкент, там, в Переславле-Залесском, где Валентин вел практику в земской больнице, завершал свою страшную работу. Развившись в кавернозную форму, конечный этап чахотки, он перерос в процесс распада легких.
Близилась развязка. Но так ясно и остро Валентин почувствовал это впервые. Еще теплилась крохотная надежда, что жаркий климат Средней Азии и кумыс станут чудом, которое спасет больную. Но чуда не произошло.
Врач, беспомощный перед коварным недугом, сидел, сгорбившись под тяжестью горя. Он с трудом глотал душивший его комок слез и сжимал пальцы в кулаки со всей силой, стараясь не закричать от душевной боли, которая жгла пламенем очевидной непоправимости.
На кованом столике у кровати, густо заставленном склянками, Валентин приготовил лекарство, помог выпить его. И снова уложил больную жену на подушки.
Супруги глядели друг на друга, не проронив больше ни слова. Лишь держались за руки. Так прошло с полчаса.
– Мне пора на службу, – прервал молчание Валентин.
Уже рассвело. А колокольный звон и паровозные гудки не прекращались. Они поднимались над городом, заполняя холодный воздух смятением и
страхом, и кружили в крещенском небе, не желая уступать друг-другу.
В происходящем за окнами Валентину было ясно одно: этот шумный хаос небес был отражением борьбы человеческих страстей, закипавших на земле под ружейную канонаду. Жители города убивали других жителей. Граждане одной страны стреляли в сограждан. Говорившие на одном языке люди не хотели понимать друг-друга. Молившиеся одному Богу, отбирали жизни у ближних своих, презрев заповеди, ослепленные ненавистью.
Почему выплескивается столько злобы из человеческого сердца? У добропорядочных, законопослушных граждан, которые ходят ежедневно на службу, торгуют или пашут землю, пишут музыку, любят и нянчат детей. Из каких дебрей души приходит этот вепрь и начинает рвать чужую плоть? Поистине: душа человеческая – это бездна, а человек – это ложь. В бездну невозможно заглянуть. Можно прожить рядом с человеком всю жизнь, но так и не узнать, кто он на самом деле. Что скрывает в себе так старательно от чужих глаз? Но однажды бездна выталкивает содержимое наружу, как проснувшийся вулкан выбрасывает пепел и лаву. И человек обнажается в своих помыслах. Какие чудовищные поступки наблюдаем мы тогда.
С этими мыслями Валентин стал собираться на службу. Привычка не опаздывать толкала его вперед. Но страх перед улицей останавливал. Чувство долга и инстинкт