В поисках советского золота. Джон Литтлпейдж
в Берлине, который в 1928 году был оживленным, веселым городом, и хорошо провели время. Все люди, с которыми я знакомился, проявляли интерес к моей поездке в Россию, и их рассказы об этой стране принесли немалую пользу. Серебровский встретил нас в Берлине и предложил поехать вместе с ним на поезде через польскую и русскую территорию в Москву.
В Лондоне и Берлине оказалась привычная для нас цивилизация; но стоило добраться до Польши – и нам, всем четверым, стало не по себе. Поезд пересек немецко-польскую границу посреди ночи, нас разбудил высокий солдат, что ворвался в купе и наставил армейскую винтовку через дверной проем. Дочки до смерти перепугались, да и я чувствовал себя не лучшим образом. Когда мы уже решили, что он вот-вот начнет стрелять, появился другой человек в форме и вежливо попросил предъявить паспорта. Он обменялся парой слов с солдатом на своем языке и будто бы насмешливо усмехнулся, увидев по визам, что мы направляемся в Россию. Судя по его поведению, мы решили, что полякам не нравится, когда иностранцы едут помогать русским.
Какой уж сон после такого инцидента, и когда мы разглядывали утром польские равнины, все еще покрытые снегом, хотя стоял апрель, настроение тоже не поднялось.
Снаружи было очень холодно, в поезде топили плохо. Условия не улучшились, когда мы пересекли восточную польскую границу и пересели в русский поезд. Местность такая же равнинная и неинтересная, в поезде еще холоднее.
Я поискал Серебровского, когда русский поезд отъехал от пограничной станции, и поначалу не нашел, но в конце концов обнаружил в вагоне-ресторане. У него на лице было счастливое выражение, какого я раньше не видел, а перед ним – горка ломтей черного хлеба и два стакана чая. Он пригласил меня попробовать, уверяя, что такого хлеба не найдется больше нигде, кроме как в России. Я попробовал и решил, что никто, кроме русских, есть его и не захочет. Позже, однако, я тоже полюбил русский черный хлеб, и ощущал его нехватку, когда покинул Россию.
Наша маленькая семья была не в лучшем расположении духа, въезжая в Москву. После польских и российских ландшафтов и поездов мы почувствовали, что, может быть, совершили ошибку, согласившись провести два года в такой обстановке. А Москва встретила нас прохладно. Несколько друзей, закутанных в меха до самых глаз, ждали Серебровского на вокзале, и последовали долгие объятия и приветствия. В возбуждении от встречи, Серебровский забыл о нашем существовании и вышел с длинного перрона, окруженный друзьями. Мы наконец отыскали носильщиков и собрали багаж, и выходя, только успели увидеть Серебровского, отъезжающего на длинном лимузине.
Тогда я плохо представлял себе российские условия, и еще не забеспокоился. Но мы не ожидали такой погоды; девочки были одеты в легкие платья и короткие носки, а вокзал не отапливался. Я сказал им подождать минутку, пока найду такси, не представляя себе, что такси в 1928 году в Москве практически отсутствовали. Собственно, в тот момент я начал охоту за транспортными средствами, чтобы попасть